Черное платье, которое должно было быть надето на вечеринку, висело на худой фигуре девушки, как мешок. Волосы, собранные в простой хвост, утратили свой блеск, ни губы, ни кожа не вернули обратно свой румянец. Ноги едва заметно дрожат в туфлях на небольшом каблучке. Искусанные в кровь губы. Пустые, испуганные глаза. Пальцы с неровными ногтями, все еще не отросшими до нормальных размеров и формы, сжимают черный клатч. Лекс около пяти минут смотрела на себя в зеркало, боясь сделать следующий шаг. Она не верила, что могла стать такой. Такой бы он ее не полюбил. Она старалась не думать о том, что ей предстоит, но она должна была идти, должна была сказать последние слова. Должны была попрощаться. Прощай … отвратительное слово. Она ненавидела его, но она никогда не ненавидела его настолько сильно, как в этот день. Она не плакала, все слезы, вся истерика и крики, все уже вышло из нее за эти дни, и сейчас осталось только оболочка с бешено бьющимся сердцем и страхом, съедающим мозг. Она не помнила, кто сидел за рулем машины. Не помнила, как они ехали. Не помнила, кто был рядом. Не помнила, кто держал ее за руку. Не помнила, кто ей что говорил и что она отвечала. Все совершалось чисто механически и сразу же стиралось из ее памяти, не задерживаясь. Очнулась она уже на кладбище в толпе черных людей, их хмурых лиц и шипения слез. Священник что-то бормотал около гроба, напротив него какой-то мужчина, покрасневший и осунувшийся от слез, утишал горько плачущую женщину. Лекс перевела взгляд дальше, не останавливаясь ни на ком конкретно. Парень с пшеничными волосами. Парень с серым цветом кожи. Дрожащая девушка и поддерживающий ее парень с абсолютно нелепыми лохмами. Она не узнавала никого, не различала ни лиц, ни имен, ни прошлого. Ее слух только раз за разом вылавливал из глупого бормотания старика имя. Одно только понятное ей имя. Неожиданно для себя она сделала шаг вперед, и десятки удивленных, заплаканных глаз повернулись к ней. Старик поднял седые брови, нахмурившись.
– Вы что-то хотели сказать?
– Да, – ее голос был неожиданно тверд в это мгновение, она словно стала выше, – но для начала — откройте гроб.
– Это запрещено .., – лицо священника побледнело.
– Откройте гроб, – повторила она, приподнимая подбородок, – я не сделаю ничего плохого, я просто хочу его увидеть.
– Но это против правил .., – обескураженный старик посмотрел на родителей, которые непонимающе смотрели на брюнетку. Девушка повернулась к ним.
– Пожалуйста, мистер, миссис Адамс. Я вас очень прошу.
– Хорошо .., – тяжело выдохнула женщина, кусая губы. Из толпы выделилось три парня, Лекс к них узнала своих друзей, но даже не заострила на этом внимания, сосредоточенно следя за тем, как половинка гроба с едва уловимым скрипом откинулась назад. Близнец и блондин вернулись на место, встав по обе стороны от брюнетки, но та даже не посмотрела на них. Неслышно ступая, она подошла к гробу и замерла, вглядываясь в белое, безжизненное лицо брюнета, в его закрытые глаза, обрамленное длинными ресницами, в сложенные и расслабленные губы, лохматые волосы, как всегда взъерошенные и непослушные, сложенные на груди руки, мускулистое тело, облаченное в официальный черный костюм. Тихо выдохнув, девушка наклонилась и прижалась губами к его мертвым губам, мечтая почувствовать их сладость, уловить хотя бы слабый отклик, хоть какую-то отдачу, намек на тепло. Но ничего не было, был только холодный мрамор когда-то жадных и ненасытных губ, которые покрывали поцелуями каждую клеточку ее тела, отправляя в небеса и взрывая душу. Но сейчас перед ним была обычная оболочка когда-то дорогого и незаменимого человека, и она сама стояла перед ним, пустая и безжизненная, но с ненавистно стучащим сердцем. Собравшись с силами и ни на мгновение не отрывая жадного взгляда от его лица, Лекс заговорила, не глядя вокруг, стараясь как можно дольше смотреть на него, впитывая его ауру в себя настолько, насколько это возможно.