Мой труп

- Теперь мне нет смысла тебя убивать.

- А это ведь я уговорил Костю не брать тебя в Питер.

- Что?

- Яныч хотел, чтоб ты поехала с нами. Но я сказал, мы не должны ломать тебе все… Ты еще учишься. Мы устроимся, ты окончишь институт и тогда… Теперь ты будешь ненавидеть меня?

- Зачем ты сказал мне это?

- Не знаю. Просто. Правда, не будешь ненавидеть?

- Нет, Сашик, нет. Если мне удалось не сломать хоть что-то, то благодаря тебе. Иди ко мне, моя масечка.

Он обнял меня, мой нежный враг, по-детски обхватив шею руками.

Он так ненавидел меня, что пекся о моем счастье («Должна ж ты быть хоть с кем-нибудь счастлива»). Так ненавидел, что уломал Костю не ломать мне судьбу. В отличие от Кости, готового швырнуть мою жизнь на кон, вычеркнуть, перечеркнуть ее, - Сашик ненавидел меня. А потому принимал такой, какой есть, и знал меня лучше, чем Костя.

Нам было так легко понимать друг друга - как самого себя. Нам было так легко жалеть друг друга - и одновременно себя. Мы так давно не любили друг друга, что могли бы жить вместе.

Впрочем, сейчас, в это мгновение, в эту секунду, Сашик любил меня - и будет всем сердцем вечно любить до тех пор, пока, разомкнув объятья, мы не закончим свою мизансцену.

Глава седьмая

…ты истратил весь запас высоких чувств, который был тебе отпущен в жизни. Теперь все кончено… Жан Ануй. «Эвридика»

Я курила, глядя на летний Крещатик с высоты Институтской горы.

Горы стекла, остатки фонтанов и помпезная колонна, увенчанная «девушкой со скакалкой» в украинском костюме.

За семь лет Янис не устал возмущаться «изуродованной жлобами» площадью. Я устала. Лишь на моем веку площадь Независимости перестраивали трижды, и мне было трудно поверить, что это - последний вариант. Свой лимит возмущения я исчерпала еще на втором.

Я затушила окурок о подошву сандалии и пошла к урне.

«Так кто же убил Андрея?»

Не я, не Арина, не Сашик, не Костя.

Кто остался?

Неопознанная девушка в рюшечках, Женя, Рита и Доброхотов (уехали), Оля… А главное - Инна.

Праведная, непьющая Инна, затесавшаяся в нашу компанию совершенно случайно! Вчера, пригласив ее к нам, я сразу пожалела об этом. Сейчас - была готова расцеловать себя саму.

Инна - нормальна! Непоколебимо нормальна. Типичная героиня производственной драмы. Она не подчиняется законам нашей компании. Она не могла не заметить, как и когда хозяйка квартиры, бросив гостей, заперлась в спальне. Согласно ее кодексу ценностей, подобный поступок - недопустим, некорректен, оскорбителен. А возмущенье - весьма и весьма запоминающееся чувство. Арина и Костя не сказали мне, когда Инна ушла…

Я быстро набрала ее номер.

- Привет!

- Привет.

- Послушай, вчера я поступила не слишком красиво…

- Не слишком. - Судя по отстраненному тону, у Инны не было желания общаться со мной.

- Прости. Я заперлась в спальне, потому что… хотела покончить с собой.

- Серьезно?

Только Инна могла отреагировать на сообщенье серьезно. Мое перманентное желание покончить с собой давно стало таким же привычным составляющим нашего шоу, как ссоры Кости и Сашика.

- Можно я приеду к тебе?

- Ну, приезжай, посидишь со мной на монтаже, - пригласила она без особого энтузиазма.

«Карандаш» телевидения был воткнут в другом конце города. Я поймала попутку и ограничила расходы улыбкой.

Я успела забыть о нахальной студенческой привычке, опаздывая на занятия, тормозить машину левой ногой, зная, что в кармане нет ни купона, и улыбаться всю дорогу с таким обворожительным напором, что, довезя меня до института, вопрос о деньгах водитель всегда воспринимал как оскорбление…

Я убежденно улыбалась и полностью соглашалась с владельцем попутки. Он ругал наших политиков. Я не знала их имен.

Моя бабушка ежедневно смотрела новости на всех каналах и бранила меня: «Как можно вообще не интересоваться тем, что происходит в стране?»

Но я считала политику - только иллюзией сопричастности. Ты пропускаешь сквозь себя чьи-то ссоры, референдумы, выборы, волнуешься, злишься, громко высказываешь друзьям свое мнение и предлагаешь свое решенье вопросов. Но кому нужно твое мнение, твои предложения? С тем же успехом я могла предлагать варианты решений Гамлету, Чацкому, Огудаловой - что я и делала в своих курсовых. Я предпочитала сопереживать им.

Политика была слишком похожа на театр. Но в отличие от любви и политики - театр был абсолютно честною ложью. Он не пытался уверить, что его иллюзии - правда и, проголосовав, зрители могут помешать Отелло задушить Дездемону.

- Приятно было поговорить с вами, - сказал водитель.

Он отпускал меня неохотно. Я отвечала ему только: «Да, вы правы». Если бы путь был длинней, он успел бы влюбиться в меня.

- А телефон дадите?

Я написала номер на протянутом им календарике.

- Настоящий? - не поверил он.

- Настоящий.

Почему бы и нет? Если я буду продолжать в том же духе, кто помешает ему придумать меня и провозгласить идеальной женщиной. А кроме того, у него был новенький «Фольксваген-пассат» и карие глаза - как у Кости. Я б могла выйти за него замуж и прожить с ним до скончания лет.