Мой цифровой гений. Дьявол

Можно не верить в это, но Василий в один лишь миг поменялся местами с Грюмо, телесной – бумажной – оболочкой. Не став при этом манипулятором всего вышеперечисленного. Так, слабое подобие Грюмо, способное встать на один уровень с бумажным материалом, принять форму печатного изделия, стать частью «целлюлозной» материи. Не больше… именно подобие. Жалкое, как и само теперь его существование.

И зная силу Грюмо, он понимал, что тот мог и оградить Василия от реально существующей Веры, и также действительно «навязать» ему ее иллюзорный образ в реализации собственных целей, одним из инструментов в достижении которых и являлся Василий.

Сам же Василий не раз возвращался к этим двойственно терзающим его разум мыслям. Как и сейчас, стоя в середине лиственного парка, прижавшийся к одинокой сосне, пахнущей хвоей, трогая ее подтеки засохшей прошлогодней смолы. Разговаривая с ней. Получая позитивный заряд с каждым совместным с деревом вздохом.

Колокол. Звук церковного колокола донесся издалека. Прошуршали в ветках над головой спугнутые звоном птицы.

Василий оторвался от сосны. Та словно с неохотой отпустила его. Открыв глаза, Василий едва не зажмурился от яркого лунного света.

– Колокол… – невольно произнес он вслух, – ночью, перезвон?..

Колокол звал к молебну. Но ведь ночь! Василий выбрал направление не на слух, а сердцем и, хрустя под ногами ветками, направился четко на звук.

Он не был в церкви с того, всю его жизнь поменявшего, момента.

– Конечно… Писание Святое – оно ведь на бумаге! – Василий, обходя угрожающий проткнуть его кустарник, бубнил себе под нос. – Я там ответы найду на все вопросы. Как я мог подобное забыть?..

Василий шел, не шел, а словно плыл. В лунном молоке выступившего из земли тумана. Демонический шепот на незнакомом языке отговаривал его идти. Василий понимал это лишь по отпугивающей в нем интонации. А может, и подсознательно…

Ноги вязли в мягком цепляющемся мху. Колокольный перезвон эхом доносился уже со всех окружающих Василия сторон. Пугали попаданием в глаза ветками деревья и кусты. Он потом лишь понял, что так они ему помогли, верно к храму направляя.

Василий вышел к нему, споткнувшись о ржавый обломок могильного креста. Упал. Проклятье едва не покинуло его уста. Перевернулся на спину, ожидая громоподобного осуждения сверху. Где-то вдалеке глухо крикнул филин, заглушая и отпугивая навязчивый шепот за спиной.

Таких церквей Василий не видел никогда. Хотя во многих лично был. И гордился этими посещениями. Молитвами в них, причастиями, благословениями…

Барельефы, горельефы – маски с полуобнаженными человеческими телами мифических животных зловеще выступали из стен меж веток высохшего плюща. Стен, частично выложенных из кирпича, поросшего от времени мхом. Казалось бы, и не храм веры, но где-то высоко звякнул колокол, словно качнувшись на ветру и опровергая Василия предположение. Лежа, вверх подняв голову и глядя перед собой, он не смог увидеть постройки и дальше середины ее высоты, не то что купол и уж тем более его символизирующий венец – туман все тем же молоком окутал здание святое. Хотя, еще выходя из окружающего храм леса, он видел его полный мрачный силуэт, пусть «размазанно», нечетко из-за внезапной близорукости, но целиком…

Василий поднялся на ноги, отряхнувшись, направился к входу храма. К не менее, чем сам он, зловещему проему, утопленному в разросшемся стелящемся растении.

Незваный гость

Любовь, не найдя себе места от одиночества теперь уже в «пустой» квартире, пристрастилась к алкоголю. К вину. Хотя это ее одиночество раньше так спасало от человеческой наглости, непонимания и пугающего социального восприятия. Она все-таки творец, пусть фотографический художник, но создатель. И очевидно было ей, что все создаваемое искусство – это в первую очередь диалог творца с самим собой в условиях тишины.

«Интересно, создавал ли Бог нас в тиши?.. Но явно ведь не под диктовку чью-то…»

И теперь это отсутствие Василия, пробывшего в стенах квартиры только часы, показавшиеся ей минутами в порывах страсти, создавало щемящую сердце тоску. И ненавистную пустоту… тишину. Даже любимая ею Nina Hagen со своим вокалом не спасала – голосила там, где-то на заднем плане ее размышлений. Вино. Красное, терпкое, как сама любовь.

Нет, она не пошла в салон. Какая работа? Она боялась, что пропустит возвращение Василия к ней, и тогда он уже больше никогда не придет. Она, выбежав на лестничную площадку, едва услышав диалог соседки с кем-то, разочаровалась, удрученно захлопывая дверь.

«Это что, любовь, а, Любовь? Фу, как пошло-то звучит!»

Она не знала любви после дочерней к матери и отцу. Мужской любви. Активные поиски приводили к каким-то нелепым случкам, напоминающим безвыходность половых отношений бездомных собак. Ни романтики, ни трогательных ухаживаний – рефлекторная необходимость, генетически заложенная тем же создателем…

И когда в ее присутствии говорили о чувствах – о любви, – она злилась, с трудом скрывая это, тем более слыша комплименты в ее адрес, об ассоциациях ее имени с желанным всеми чувством.