Мой Тургенев

Однажды во время визита уже в другом доме он долго сидел молча и низко нагнувшись, свесив голову, разбирал руками свои густые волосы. Внезапно, приподняв голову, он спросил: «Случалось вам летом видеть в кадке с водою, на солнце, каких-то паучков? Странных таких?..» Он долго описывал форму этих паучков и потом замолк… «Какие такие паучки? – подумала дама, с которой он вел беседу. – Что за странность!» А он был в полном сознании, просто творческий процесс, мучительный поиск литературных образов и форм его никогда полностью не покидал. Это была его радость и его бремя. Он признавался, что плакал навзрыд, когда дописывал последние страницы романа «Отцы и дети» и изображал болезнь и смерть Базарова. Поддерживая беседу, он всегда пристально вглядывался в своего собеседника, запечатлевая его характерные черты, как будто фотографируя новую личность. Эти образы откладывались в кладовых его памяти и извлекались оттуда в моменты творческого созидания.

Ничто не могло отвлечь Тургенева от главного дела жизни – писательского труда. Вместе с тем Тургенев был известен как человек необыкновенно добрый, мягкий, деликатный. По воспоминаниям Ивана Панаева все члены кружка Белинского «очень полюбили его, убедившись, что у него при его блестящем образовании, замечательном уме и таланте – сердце предоброе и премягкое». Некоторые современники принимали эту доброту и мягкость Тургенева за слабость характера. Ничуть не бывало, доброе отношение к людям не исключало его твердого и последовательного служения Музе.

Это были попросту две совершенно разные вещи. Никакими силами Тургенева было невозможно заставить свернуть с его собственного пути, отвратить от литературы, он всегда видел свою главную цель и умел отсеивать все второстепенное. Известно, как много нужно силы воли, энергии, терпения, чтобы долгое время неотступно преследовать одну и ту же задачу, бороться против нервного и физического утомления, заставить себя довести до конца продолжительный умственный или художественный труд. С этой стороны, Тургенев – автор многих длинных литературных произведений – подтверждает только взгляд на него как на человека фанатически преданного своему творчеству. Он посвящал своему призванию все отпущенное ему судьбой время. Даже за две недели до смерти, прикованный к постели, и тяжело страдающий от приступов боли, он в свободные от мук промежутки диктовал свое последнее произведение «Конец».

* * *

Кроме фанатичной преданности писательскому труду была в жизни Ивана Сергеевича другая сильная и устойчивая привязанность – любовь к певице Полине Виардо. В этом чувстве писателя также проявилась его удивительная самобытность и неординарность. По-видимому, обыкновенная женщина не могла его всерьез увлечь, его возлюбленной могла стать лишь женщина с не менее сильно выраженным творческим началом. И такой женщиной оказалась выдающаяся французская певица, прославившаяся своим певческим и драматическим искусством. И восхищение писателя оказались настолько сильным, что для него не имело значения ни то, что была эта женщина замужем, ни то, что жила за границей. Любовь Тургенева не замечала никаких препятствий.

Обычный тривиальный брак Тургенева не интересовал, и хотя было немало к тому возможностей, но он всегда в последний момент уклонялся от цепей Гименея. Ведь еще в своей юношеской поэме «Параша» он осудил мещанский брак, считая, что он приземляет человека, лишает его крыльев, и тем самым мешает ему посвятить все свои силы творческому призванию. В этом смысле служение Тургенева Музе приближалось к монашескому служению Богу. Также, как это делают монахи, отрекался писатель от семейной жизни ради высшего литературного призвания. Детей писатель тоже иметь не хотел, они сами завелись независимо от его желания: дочь Пелагея – от дворовой швеи Авдотьи, да, вероятно, Иван – от крепостной горничной Фетиски.

Многие современники не одобряли его великой любви к «безобразной красавице» – французской певице Полине Виардо и считали, что был он заколдованным принцем, а сильная рука этой женщины вела его по жизни. Он же не мог по-настоящему противостоять этой чужой воле и плыл в фарватере ее пути. Однако я всегда полагала, что это суждение было неверным и никак не могло соответствовать истине. Невозможно, чтобы такой необыкновенно умный, талантливый, прозорливый человек, видевший суть вещей и событий изнутри, о чем говорили все написанные им книги, был послушной игрушкой в чьих-либо руках. Я полагала, что он сознательно выбрал себе этот необычный путь! И такую любовь, долгую и преданную, длиною в жизнь! Большому кораблю – большое плавание, а у великого человека и писателя и чувства были необычайно глубокими и необыкновенными!!!

Он сам об этом сказал в одном из писем Полине Виардо: «Уверяю Вас, что чувства, которые я к Вам испытываю, нечто совершенно небывалое, нечто такое, чего мир не знал, что никогда не существовало и что во веки не повторится!» (26 февраля 1867 года, Баден).

* * *