Мои Турки

Я знала. Он рассказывал мне об этой почти неизлечимой болезни, которая то затихала, то обострялась вновь. Слово «туберкулез» мне было знакомо чуть ли не с пеленок. Позже мама вспоминала о том, что она выходила за дядю Андрея Яшкова после Махачкалы. Ей не хотелось распространяться, что первый раз она за него вышла до поездки в Дагестан, когда мне шел третий год. Все знали, что он болен туберкулезом, мне запрещали брать у него гостинцы, когда он не был еще женат на маме, но заходил к нам. В их большую семью, куда мама вышла за него, меня не отдали. Во-первых, опасаясь заразить, во-вторых, оттого, что мама работала в суде и выезжала порою на пять-семь дней в деревни с сессией суда. На Лачиновке, где мне было все привычно, где все любили меня, конечно же, мне было хорошо. Но я скучала по маме. А она тоже не была по-настоящему счастлива, оторвав меня от своего сердца. Я и теперь отлично помню ясельки у переулка, откуда начиналась Тенишевка, улица, где жила мама у Яшко-вых. Бегать повидаться со мной на Лачиновку было далековато, и она прибегала в ясли.

Жизнь у Яшковых, видимо, не складывалась, но больше всего не ладилось с работой рядом с самодуром Грачевым. Она была на грани какого-то срыва, и родные уговорили ее уехать с ними в Махачкалу. Этот преддагестанский образ жизни она не любила вспоминать особенно и оттого, что ее упрекали частыми замужествами. Когда и Махачкала не принесла ей счастья, дядя Андрей убедил ее, что здоровье его наладилось и жить они будут отдельно от его большой семьи. Но счастье их было коротким (если его можно было назвать счастьем). Я была уже первоклассницей, за все годы от мамы отвыкла. Да она и не настаивала на сближении из-за ее больного мужа. Уже большая девочка, я почти ежедневно слышала о его страданиях, о том, как съедала его страшная болезнь — туберкулез, как терзалась мама, с какими мучениями дядя Андрей ушел из жизни.

А через четыре года ужас этой болезни обрушился снова: смерть Лиды, ее медленное угасание и мучения.

Может быть, это страшное слово «туберкулез», которого я боялась с детства, сблизил меня с Рэмиром-студентом, потому что я очень жалела его из-за матери. Но это слово и развело меня с Рэмиром-мужем, потому что я очень боялась за детей, которые для меня дороже личного счастья.

А пока еще мы были студентами и очень симпатизировали друг другу.

Помню день городских выборов. Они проходили и в вестибюле нашего института. За организацию, порядок и проведение выборов отвечал наш факультет. Рэмир, как комсомольский секретарь, волновался, следил за дисциплиной и прочим. А вечером ему предстояло играть в оркестре на танцах. Периодически, когда музыканты отдыхали, включали радиолу. Он пригласил меня танцевать.

— По-моему, ты с ног валишься, ты такой бледный. Ты ведь очень устал, потому что у тебя, я знаю, был трудный день.

Его тронули эти слова:

— Никто никогда не замечал, что я устаю. Никто не говорил таких слов, только ты. А я действительно выдохся. Ты не против, если завтра вечером я зайду за тобой, и мы просто погуляем, отдохнем.

Я была не против. И в этот вечер он рассказывал о себе, о том, что в 1937 году арестовали отца, о том, что мать в юности была больна туберкулезом, потом будто бы все затихло, но с 1946 года все обострилось. Работает она судьей и очень любит общественную работу. Домашнее хозяйство ведет няня.

А я рассказала ему все о своих родных: о маме Наташе, воспитавшей меня, и о маме, которой очень не везло в личной жизни, хоть и не по ее вине, что на каникулы езжу в новую семью мамы, но больше времени провожу в своем прежнем доме, где родилась, и который считаю единственно родным и очень его люблю.

После этих откровений все свободное время мы стали проводить вместе. Часто вместе стали заниматься в читальном зале нашей библиотеки.

— Не хватит ли на сегодня грызть науку?

— Пожалуй. Только давай выходить не вместе, а по одному. Выходи первая, — говорил Рэмир.

Я обижалась, потому что не понимала, чего он стесняется. Про-дружив весь третий курс, ежедневно встречаясь и вечерами, мы ни разу не поцеловались. Так чего же он стыдится?

— Понимаешь, я деревенский. А у нас принято прятаться, скрываться, чтоб никто не догадывался, — смущенно оправдывался парень.

Очень тепло относясь ко мне, он даже и не представляю, когда бы отважился первый раз поцеловать, если бы этому не предшествовала разлука: их группа готовились в Белгород на практику, наша — продолжала сдавать экзамены. Пятого июня на экзамене за строительные машины я получила тройку — впервые за все годы.

— Что случилось? — спросил меня Рэмир, ждавший меня за дверью, видя на лице горе.

— В свой день рождения преподнесла себе подарок на экзамене — тройка. Впервые.

— Так пересдай ее.

— Не стоит. Не люблю я эти винтики, гаечки, тормоза, рули и так далее.

— Все равно не унывай. И давай куда-нибудь отправимся часа через два.

Но ни через два, ни через четыре часа он не появился. И мне было горько в день рождения.