Мой век – двадцатый. Пути и встречи

Кроме того, я хотел переговорить с президентом лично, а не через окружающих его плотным кольцом сотрудников, относящихся с подозрением к каждому посетителю. Во время встреч с Рональдом Рейганом у меня сложилось впечатление, что это — умный человек, свободно высказывающий собственное мнение и внимательно выслушивающий мнения других и новые идеи. Я пришел к выводу, что некоторые члены его кабинета не полностью информируют Рейгана и их подозрительность по отношению к Советскому Союзу ничем не отличается от отношения некоторых членов Политбюро к США. Мне предстояло каким-то образом обойти советников Рейгана и найти путь прямо к его сердцу. Но эту задачу невозможно выполнить, если я буду продолжать посылать ему письма по „соответствующим каналам”.

Не прошло и нескольких дней после моего возвращения в Соединенные Штаты, как Вашингтон и западный мир наполнился возобновившимися слухами об ухудшении здоровья Константина Черненко, который, как говорили, находился в критическом состоянии в санатории. Из моей конторы в Москве я получал противоречивую информацию. Черненко, безусловно, не появлялся на людях. Но, по моей информации, он просто отказался тратить время на маловажные официальные встречи.

Меня пригласили в студию телекомпании Эй-би-си в Вашингтоне на интервью о советском руководстве. Михаил Горбачев с женой в это время были в середине своей триумфальной поездки в Великобританию. Мировая пресса пришла в невероятное возбуждение при неожиданном появлении этого обаятельного человека, о котором премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер радостно объявила: „Господин Горбачев мне нравится, мы сможем с ним работать”.

Из-за отсутствия точной информации я советовал проявить осторожность. Очень важно, говорил я, реально смотреть на вещи и не предаваться мечтаниям. По крайней мере, в настоящее время Черненко является тем человеком, с которым нам следует научиться иметь дело, и бессмысленно строить предположения о том, кто станет его преемником, пока он еще у власти.

Я соглашался, что Горбачев является интересной и сильной фигурой, однако считал, что нам следует сосредоточиться на решении жизненно важных международных вопросов, а не обсуждать покрой его костюмов и улыбку его жены.

Новый год застал меня в плохом настроении. Усилия мои, казалось, не приносили никаких результатов. Москва не публиковала никакой информации в связи с моими предложениями, и, несмотря на неустанные усилия, дверь Белого дома оставалась закрытой.

Между тем я снова приехал в Вашингтон, чтобы во второй раз присутствовать на приведении к присяге Рональда Рейгана. Случилось так, что это утро оказалось одним из самых холодных дней в Вашингтоне. Ветер дул с такой силой, что через пятнадцать минут пребывания на улице можно было отморозить щеки. Организаторам не оставалось ничего другого, как отменить церемонию на открытом воздухе и проводить ее в теплом здании Капитолия.

Получить приглашение на церемонию в Ротонду было очень трудно, поэтому некоторые из моих друзей, увидев меня, начали подтрунивать. „Мне следовало бы знать заранее, что я вас здесь встречу”, — сказал Боб Дойл, представитель большинства в сенате. Эдвард Кеннеди напомнил, что я сидел рядом с ним в ложе для сенаторов, когда Рональд Рейган первый раз приводился к присяге в январе 1981 года. „Познакомьтесь со сто первым сенатором Соединенных Штатов”, — сказал он, представляя меня одному из своих удивленных коллег.

После церемонии, по дороге в аэропорт, как это часто случалось со мной в последнее время, мне снова пришло на ум, насколько Вашингтон и Москва похожи друг на друга. Прежде всего, погода. В это утро озаренный солнечным светом и сверкающий блеском разбрасываемых ветром снежинок Вашингтон очень напоминал утреннюю январскую Москву. Сходство распространялось на замерзшие реки, рассекающие оба этих города, и окружающие город холмы, густо покрытые лиственными и хвойными деревьями.

Оба города являются величественными архитектурными памятниками громадной политической силе и стремлениям, и при этом не следует забывать, что оба они — столицы государств, созданных революцией. Даже меховые шапки дорожной полиции в Москве и в Вашингтоне одинаковые. Думая обо всем этом, я внезапно понял, что жители этих двух городов и понятия не имеют, сколько у них общего.

Проходил январь, настроение мое не улучшалось. Что еще мог я сделать, чтобы разрушить стену безразличия и самодовольства, прег раждавшую путь к встрече на высшем уровне?

И наконец, в конце дня 29 января, когда я работал в своем кабинете в Лос-Анджелесе, наступил один из самых замечательных и при! ятных моментов года. Один из моих сотрудников позвонил по внут' реннему телефону и спросил, видел ли я сообщение Ассошиэйтед Пресс из Стокгольма. Я еще не просматривал газет.

„Я думаю, доктор, это очень важно. Хотите, я его вам прочту?”

„Хорошо”, - сказал я.