Мой век – двадцатый. Пути и встречи

Трудно представить себе большую боль, чем боль от травмы, причиненную судом и заключением в тюрьму одного из родителей. Ее можно сравнить только с тяжелой утратой или потерей любимого человека. Рано или поздно все переживают тяжелую утрату, большинство проходит через любовные драмы. Однако сравнительно немногим приходится видеть любимого отца на скамье подсудимых или в тюремной одежде. Думаю, было бы справедливо сказать, что пережившие этот кошмар никогда не могут полностью от него оправиться. Чарльз Диккенс был в детстве на всю жизнь травмирован арестом отца, хотя возможно также, что именно это событие стало одним из краеугольных камней его гения. Что касается меня, то, когда арестовали отца, я не был ребенком, однако многие десятилетия не уняли боль, пережитую мной при виде отца, уводимого в тюремную камеру.

Я никогда подробно не рассказывал об этом раньше, и сейчас мне приходится делать над собой значительное усилие, чтобы описать эту историю.

В середине июля 1919 года в кабинет отца на авеню Вашингтона пришли два детектива из канцелярии районного прокурора Бронкса. По какой-то причине, которую я так никогда и не смог выяснить, отец их не принял. Возможно, это было вызвано каким-то недоразумением. Кажется, он послал к ним служанку сказать, что занят и просит их прийти в другой раз. В любом случае, они ушли в раздражении, считая, что к их организации отнеслись с недостаточным уважением.

Детективы хотели допросить отца в связи со смертью в начале июля 1919 года одной из его пациенток, Марии Оганесовой, которая умерла после того, как отец сделал ей аборт. Оганесова была женой бывшего атташе русского посольства — царского посольства в Вашингтоне, а не неофициальной дипломатической миссии Мартенса.

Сотрудники районного прокурора принесли с собой бутылочки с лекарствами от испанки⁴, прописанные отцом этой женщине, и хотели получить объяснение по поводу этих лекарств. Вопрос об испанке впоследствии стал ключевым в деле. Если бы в тот день отец принял сотрудников районного прокурора и подробно объяснил, что случилось, он, возможно, избежал бы дальнейших неприятностей.

Я впервые узнал об этом, когда в августе 1919 года отец был арестован, обвинен в убийстве первой степени и отпущен под залог в пять тысяч долларов. Естественно, семья немедленно собралась для его поддержки, и тогда я впервые услышал эту историю.

По рассказу отца, дело было очень простым. Госпожа Оганесова давно страдала прогрессирующей болезнью печени и сердечной недостаточностью. За семь-восемь лет до этого в Европе и незадолго до описываемых событий в США врачи предупреждали ее, что она не должна больше рожать, потому что беременность ее убьет. Она сделала множество абортов, а в некоторых случаях сама прерывала беременность, пользуясь вязальной спицей.

В течение года после того, как она стала лечиться у отца, он уже сделал ей один аборт. Тогда ее сопровождал муж, который знал о ее болезнях, однако она продолжала беременеть.

В этот раз Оганесова позвонила отцу по телефону,-умоляя принять ее в субботу, 5 июля 1919 года. Отец собирался провести выходной день на даче в Лонг-Айленде, но ему пришлось вернуться в Бронкс специально, чтобы осмотреть госпожу Оганесову.

Она снова была беременна, пыталась сама вызвать выкидыш, но только поранилась. Теперь она была ужасно напугана и находилась в полном отчаянии. Она умоляла отца немедленно сделать ей аборт. Отец помнил, как она говорила: ’’Нет смысла уговаривать меня оставить ребенка. Вы знаете о моем состоянии здоровья. Либо вы сделаете мне операцию сейчас, либо мне придется промучиться еще несколько недель и все равно сделать ее позже”.

Отец отругал ее за попытку самой прервать беременность, объяснив, что при этом она рискует внести инфекцию. ’’Как же вы можете откладывать операцию, если сами считаете, что я, возможно, внесла инфекцию? Ведь в таком случае дорога каждая минута!” — продолжала настаивать она. Одновременно она жаловалась на головную боль, у нее было воспалено горло и небольшая температура, что соответствовало первым симптомам испанки, свирепствовавшей в то время в Нью-Йорке. В те годы испанка была гораздо более серьезной болезнью, чем сегодня, о чем свидетельствует тот факт, что во время эпидемии 1918 года в мире погибло десять миллионов человек.

Отец не знал, как поступить. Он не хотел делать операцию, однако случай Оганесовой был действительно срочным, и ему приходилось принимать во внимание риск, которому она могла бы себя подвергнуть, если в отчаянии стала бы делать новые попытки вызвать выкидыш.

Отец позвал молодого ассистента, доктора Бенджамина Даймонда, и попросил его дать заключение.