Мой век

Марк — Геде

1 января 1942 г.

Гедочка, дорогая, родная моя!

Какой камень свалился с плеч. Наконец, сегодня я узнал, что с вами. Сегодня я получил сразу шесть писем. Представь себе, я чувствовал, что ты именно так мучаешься. Откровенно говоря, я еще удивляюсь, как ты сумела в этих условиях устроить детей в сад и даже отвезти их. Бедная Гедочка, воображаю, как тебе досталось. В письме от 30-го ты пишешь, что детей отправила, но не написала, чем болеет Вадик. Это меня очень волнует. В первом письме ты писала, что плохо себя чувствуешь. Гедочка, напиши мне честно обо всем. Как бы то ни было, но у меня большой праздник. Во-первых, утром сводку радостную принесло радио: наши взяли Калугу, — а днем сразу стало ясно о вас. Признаться, настроение было у меня неважное. Теперь сразу изменилось…

Дорогая моя, будь умницей, береги себя. Все будет хорошо, если будешь здорова и детей сбережешь. Целую тебя. Марк. Спасибо за отпечатки рук детишек.

Геда — Марку

12 января 1942 г.

Безымянка

Дорогой мой, славный мой Марочка! Наконец-то! Наконец получила твое письмо. Первое письмо почти за 3 месяца со дня отъезда из Москвы. Это письмо снова вернуло меня к жизни, влило радость и бодрость и, главное, надежду на лучшее будущее мое и деток. Дорогой мой, как тяжело было не знать, где ты, здоров ли. Вадим в последнее время в вагоне и общежитии был очень капризен и часто заводил «папа иди» — по полчаса тянул только эти два слова. В это время мне казалось, что с тобой что-то неладно. На душе становилось так тяжело и мрачно, что нет сил передать. Дорогой мой, это позади. Я знаю, что ты здоров, знаю, где ты, и надеюсь, что мы не потеряем друг друга. Дети, как писала тебе много раз, в детсаду в Чкаловской области. Ребята за два месяца наших мытарств сильно сдали в смысле здоровья, но теперь им хорошо и они скоро поправятся…

Годы эвакуации без детей

Мы строили завод. Сразу и проектировали, и строили — все с колес. Котлован роют — а мы фундамент проектируем. Фундамент зальют, настил положат — и сразу оборудование ставят, рабочие у станков на морозе трудятся, костры жгут, сами греются и станки греют. Завод под открытым небом работает — а мы корпуса проектируем и вокруг станков начинаем здание возводить.

Работать я начала не в строительном отделе, как в Москве, а в техническом — в строительном не оказалось вакансий. Мой начальник, Елиазар Израилевич, остался в строительном. Сначала я проектировала литейный цех — чувствовала себя довольно уверенно, а потом начали административное здание делать — это я хуже понимала, и приходилось все время бегать к Елиазару Израилевичу консультироваться. Он покажет мои ошибки и говорит: «Да вы так не расстраивайтесь — представьте, что вы музыку из-за двери слушаете: половина звуков пропадает. Вот и архитектуру вы пока из-за двери слышите». Я чертеж переработаю и опять к Елиазару Израилевичу, он меня с прибаутками поправит — и я снова доделываю.