Мои Великие старухи

– Не только полюбил, но и прекрасно ее узнал. Мне было стыдно, потому что он знал Москву лучше, чем я. Прекрасно ориентируясь, он исходил ее вдоль и поперек. Особенно любил гулять по переулкам. Он даже составил подробную карту московских туалетов. Ведь общественные туалеты в хрущевско-брежневской Москве были редкостью, а когда человек много гуляет, он должен знать все укромные места.

– Последний «серьезный» вопрос: умел ли легендарный советский разведчик по-джеймсбондовски палить из пистолета?

– Нет, стрелять он не умел, у него даже не было пистолета.

2003

В начале 2009 года в Лондоне вышла книга воспоминаний моей героини «Личная жизнь Кима Филби».

Глава 38. Нина Ильюшенко-Родинова: рассказ дочери репрессированного полковника

Телесериал по роману А. Солженицына «В круге первом» растеребил души оставшихся в живых людей, которые пострадали от сталинских репрессий. Прошлое забывается, люди живут нынешним быстротекущим бытием. Не хочется думать, вспоминать тяжелое, трагическое. Но что поделаешь… Разве мог я подумать, что судьба моих близких – мамы и дедушки моей жены точь-в-точь совпадет с судьбами героев книги. Я и раньше слышал разговоры о деде, который пострадал в годы репрессий, но журналистское любопытство спало крепким сном. То, что рядом, иногда кажется недостойным внимания. Но когда шел телефильм, вдруг слились и мое журналистское, и ее, моей тещи, эмоциональное напряжение от увиденного и услышанного. Понимая, что не много осталось в живых людей, которые могут свидетельствовать о том страшном времени, я записал рассказ Нины Семеновны Ильюшенко-Родиновой.

– Многое из того, что я увидела в фильме Глеба Панфилова, удивительным образом совпало с судьбой моего отца Семена Аникеевича Ильюшенко, судьбой моей мамы, а значит, и моей судьбой. Если честно, то, что происходило на экране, я смотрела через силу. Ведь снова и снова я переносилась в те далекие, драматические годы.

Отец родился в Белоруссии на Витебщине в 1898 году. В Гражданскую войну молодым бойцом воевал под началом Михаила Фрунзе. Помню, что у отца была медаль «XX лет РККА», ею награждали в 1938 году тех, кто служил в Красной Армии с момента ее образования. Как-то я спросила отца, где он воевал в Гражданскую, он с гордостью ответил: «С Фрунзе». Сохранилась у меня и фотография отца в шинели.

После войны отец окончил Артиллерийскую академию имени Дзержинского в Ленинграде. Работал в институте, где начинались разработки реактивной техники. Институт курировал маршал Тухачевский, с которым отец был знаком. Жили мы в ведомственном доме по улице Мичуринская, 14, рядом со знаменитой мечетью.

В 37-м пошли аресты. Арестовали и Тухачевского, после чего пострадали многие сотрудники института. Отца же перевели в Москву, в ГАУ (Главное артиллерийское управление Красной Армии), где он работал заместителем начальника отдела наземной артиллерии, носил в петлице три «шпалы». Будучи еще в Ленинграде, ездил в командировки в Чехословакию, а перед самой войной и в Германию, что, конечно же, послужило дополнительным аргументом для ареста отца.

Когда началась война, отец находился в командировке в Казани. Оттуда он не вернулся, его арестовали в июле 41-го. Жили мы тогда уже в Москве в «военном» доме на Чистых прудах, дом 12, корпус 2, квартира 72, даже помню номер телефона К-3-33-32.

Уже перед войной почти в половине квартир прошли аресты. Мы, дети, мало что понимали, но очень страдали. Ведь видели, как к кому-то из друзей и подружек приезжали с фронта посланцы отцов – адъютанты на машинах. Они привозили подарки. А где были наши отцы, мы не ведали.

Потом мама узнала, что отец вначале был эвакуирован в Куйбышев, затем в Казань. Его осудили Особым совещанием (то есть без суда) по 58-й статье, дали срок. Примерно в 43-м году отца доставили в Москву и определили на работу в город Дзержинский, где на базе НИИ химтехнологии была создана «шарашка» (п/я № 14). Работники «шарашки», в основном осужденные специалисты, создавали твердое топливо для ракет. Здесь же в лесу был полигон, где проходили испытания, во время которых иногда погибали люди.

Когда отца перевезли в Москву, нам с мамой разрешили с ним свидание на территории Бутырской тюрьмы. В фильме «В круге первом» показан 49-й год, мы видим марфинскую «шарашку» в районе Останкино. Но сцены свидания показаны так же, как запомнила их и я, тогда совсем девочка. Мама и папа сидели по разные стороны стола, «свечка» (так звали часового) стоял у окна. Ничего лишнего не позволялось. Правда, когда я подбежала к отцу, села ему на колени, которые на нервной почве у него подпрыгивали так, что я еле-еле могла на них удержаться, меня не согнали.