Мои воспоминания (в 3-х томах)

   -- И прекрасно; но зачем же это он, зачем такой выбор?

   -- Потому что он меня любит.

   -- А вы? -- Аделаида потупила глаза. -- Неужели он вам нравится?

   -- Разве он может не нравиться?

   -- Но вам, вам!

   -- Почему же нет?

   -- Да он Борниш!

   -- Я тебя не понимаю, Марта. -- И правда, что своими возгласами она рассеяла всю логическую связь своих доводов. -- Я тебя не понимаю: что ты имеешь против него?

   Старшая графиня молча уставилась глазами в пол и руками теребила свой платок.

   -- Что ты имеешь против него? -- повторила Аделаида. -- Ведь ничего, ровно ничего.

   Графиня Марта подняла голову и, как бы хватаясь за последнее средство, с заклинаниями произнесла:

   -- Сестра, подумайте о нашем отце!

   -- Я думала, и только одно помню, что папа никогда в своих письмах не говорил иначе как с восхищением о своем секретаре.

   -- Он был секретарем, Аделаида!

   -- Так не все ли равно, кем он был; я смотрю, что он теперь: он -- владелец того же замка, которым владел наш отец.

   -- Да ведь это за деньги, а деньги не дадут ему имени.

   -- Я могу дать ему мое имя, и тогда все будет как следует.

   -- Аделаида! Вы на это не решитесь! -- Графиня Марта была поражена спокойною устойчивостью ответов сестры.

   -- Почему же не решусь? Имя замка обыкновенно передается невестой, когда нет мужских потомков.

   -- Да ведь чужое имя не может дать ему...

   -- Чего?

   -- Того, что... тех качеств... которых у него...

   -- Ты его не знаешь, Марта; я с ним говорила чаще и дольше твоего.

   Графиня Марта сложила оружие; с сестрой было бесполезно говорить. Но оставалось еще одно средство -- она решилась на него. Она написала Борнишу, прося его прийти двадцатью минутами ранее восьми. И, поднявшись каждая в свою комнату, сестры стали дожидаться вечера.

   Что произошло в гостиной в те двадцать минут, которые выговорила себе графиня Марта, осталось тайной; но когда графиня Аделаида спустилась в коридор, то, подходя к дверям гостиной, она услыхала поспешный и нетерпеливый голос Борниша, говоривший: "Встаньте, идут, встаньте же". Она вошла и нашла сестру сидящей на обычном своем месте, она с недоумением посмотрела на обоих, и в то же мгновение Борниш, полуувещательным, полушутливым тоном начав на той же ноте, на какой остановился, и понемногу подымая голос все выше и выше, стал повторять свою фразу: "Встаньте же; ну, встаньте же, графиня!" -- и с комическим жестом подойдя к ней, взял ее за руку, поставил посреди комнаты и еще раз, уже самым благодушным тоном, повторил: "Да встаньте же, графиня, и скажите графине Аделаиде то, о чем я вас просил!"

   Он скрестил руки и смотрел на нее в упор.

   -- Сестра, мосье Борниш просит вашей руки.

   -- А! вот это так!

   Аделаида улыбнулась ему своей широкой улыбкой, на этот раз уже без всякого лукавства, и жених поцеловал протянутую ему руку.

IV

   Небывалый еще день всходил над городом со следующей утренней зарей.

   Маленькая площадь и ближайшие к ней улицы бывали прежде свидетельницами всякого рода торжеств: Жозеф Бонапарт, отправляясь занимать испанский престол, заехал сюда на одну ночь; маршал Ней со своим штабом провел здесь два дня; позднее один из Орлеанов, возвращаясь с алжирского похода, останавливался в гостинице "Золотого льва", и в той же гостинице Ламартин ночевал и даже, как гласит прибитая доска, написал одно из своих юношеских стихотворений; сестра императрицы Евгении как-то заезжала; в книге все той же гостиницы читалась на странице 35-й подпись Гизо; во время коммуны приезжала с воззванием приятельница Луизы Мишель; если не ошибаюсь, Буланже делал смотр местному гарнизону; ну и, наконец, уже в самое недавнее время министр общественных работ присутствовал при закладке новых водопроводов. Словом, много бывало здесь всяких событий -- и не перечислишь. Но никогда, ни при одном известии не происходило в городе того, что в это утро. Да оно и понятно: тогда каждый стремился только поглазеть, теперь же всякому хотелось узнать и рассказать.

   С быстротою молнии пронеслась из уст в уста весть о том, что объявлена свадьба графини Аделаиды с Борнишем, и мгновенно, как в раскопанном муравейнике, между домами пошла перекрестная болтовня. На несколько часов все было забыто; правильное течение будничной жизни остановилось; ни одна контора не открывалась до 11 часов; лавки не торговали; произошел застой в доставке припасов, потому что булочник, выходя от аптекаря и встретив мясника, выходившего от нотариуса, останавливался, расспрашивал, рассказывал, и только когда с обеих сторон любопытство было удовлетворено, булочник бросался к нотариусу рассказывать, что думают у аптекаря, а мясник бежал к аптекарю передавать, что говорится у нотариуса. Одним словом, это было брожение, охватившее все слои и все возрасты.