Мои воспоминания (в 3-х томах)

   Есть ли на свете что-нибудь более трудное, как опровергать предлог? Опровергните -- сейчас явится другой. Uno avulso, non deficit alter. Мне всегда казалось, что предлог -- злейший враг логики. Ведь предлог -- это то, что нарушает самую нерушимую связь явлений -- причинность; это есть подмена естественного рождения каким-то насильственным подбором. А тот случай, о котором я рассказываю, представляет собой некоторую разновидность. Дело в том, что государь верил в то, что говорил; он действительно думал, что артисты устали и пр. Для него это был не предлог, это была причина. Но в таком случае в чем же дело? Откуда было у меня такое ощущение бесполезности всяких доводов и почему, несмотря на искренность государя, я испытывал ту неловкость, которую испытываю всегда, когда вместо причины стою перед предлогом? Очевидно, что-то произошло в промежутке тех трех дней. Произошло вот что.

   Когда из царской ложи я вышел на сцену, подозвал режиссера и сказал, чтобы он подчистил "Фиамметгу", так как государь собирается ее посмотреть, оказывается, -- я этого тогда и не заметил, -- в двух шагах от меня стояла Кшесинская. "Фиамметгу" танцевала балерина Трефилова, которую Кшесинская терпеть не могла; услыхав мои слова, -- это мне передали впоследствии, -- она сказала: "Ах вот как! "Фиамметта" не пойдет". И "Фиамметта" не пошла. Вот, значит, где произошла подмена причины предлогом.

   Кшесинская достигала всего, что хотела. Через великого князя Сергея Михайловича, с которым она жила, она восходила к государю, который в память своих когда-то близких к ней отношений разрешал все ее просьбы. Она при этом умела так обставить свою просьбу, что выходило, как будто ее обижают. Во всяком случае, государю казалось, что она является страдалицей за прежнее его к ней благоволение. Поэтому он думал, что, разрешая ее просьбы, он тем самым восстановляет справедливость, избавляет ее от несправедливого преследования. В данном случае, очевидно, и просьбы не было или, вернее, личной просьбе была придана видимость заступничества за других. Государю предоставляется случай выказать свое внимание к артистам, измученным двойными спектаклями на масленой неделе. И он выказал внимание, он сказал: "Поставьте лучше "Маркитантку".

   Не в первый раз государь вмешивался в мелочные подробности балетного репертуара и даже распределения ролей. Это было всегда ради удовлетворения какого-нибудь желания Кшесинской; это всегда сопровождалось какою-нибудь несправедливостью по отношению к какой-нибудь другой танцовщице. Сам государь не знал, что творит несправедливость. Он исполнял чужую просьбу, и просьба ему докладывалась в такой форме, что несправедливость оставалась сокрыта. Что, например, было непригляднее скрытой стороны этого факта? Именем царя совершается возмутительная несправедливость. А вместе с тем что было проще и яснее видимой стороны этого происшествия? Государь "входит в положение" бедных артистов. И вот почему в этом случае, как и всегда в других подобных случаях, я мог ответить только и ответил: "Слушаюсь, ваше величество".

   Нелегко было быть орудием несправедливости. Я уже не говорю о том, что всякий такой случай, становясь предметом всеобщего обсуждения за кулисами, возбуждал волнения, разжигал страсти и, конечно, не способствовал ни укреплению дисциплины, ни утверждению авторитета директора. И, однако, выйти в отставку я не мог -- "видимость" не дала к тому уважительного основания. Был, правда, один случай, но он произошел при самом начале моей службы и при таких обстоятельствах, что я должен был примириться с фактом. Вот как это было.

   Мой предшественник по управлению театрами, Иван Александрович Всеволожский, заключил контракт с дрезденской балериной Гримальди. Этот контракт я унаследовал; с ее дебютов начинался балетный сезон 1899 года. Она дебютировала в "Жизели" с большим успехом. Следующий балет по контракту -- "Тщетная предосторожность"; начались репетиции. В одно прекрасное утро на приемном дне является ко мне Кшесинская, заявляет свои права на исключительное исполнение "Тщетной предосторожности" и просит не отдавать другой то, что она называла "мой балет". Я отказал, ссылаясь на контрактное обязательство и указывая на то, что ни в опере, ни в драме не существует монополии ролей, что нет основания вводить этот обычай в балетную труппу: и в самом деле, разнообразие для публики, для балерин -- соревнование. Она вышла недовольная. На другой день -- ко мне звонок; у телефона великий князь Сергей Михайлович; спрашивает, когда я могу заехать к нему. Условились -- на следующий день. Приезжаю. "Я хотел с вами поговорить насчет Матильды Феликсовны, насчет "Тщетной предосторожности".