Мой воздушный шар

Ничего не понимая, Алла Петровна зашла в трамвай вслед за физиком и не поверила глазам. На месте кондуктора сидел огромный черный ворон, с длинным клювом, в розовом жилете и с кондукторской сумкой на груди, а рядом с ним, на спинке сидения, как на жердочке – полярная сова.

Матвей Ильич потер руки и уселся напротив них.

– Попались! Ну, давайте знакомиться, – обрадовался ученый. – Васкецов, физик. А вы – что за птицы?

– Трудный ты парень, – откинулся на спинку сидения Ворон. – И сколько раз на дню ты собрался с нами знакомиться?

Оторопевшая Алла Петровна предпочла присесть в сторонке от сумасшедшей компании.

– А чего это вы добрых людей с панталыку сбиваете? – ответил вопросом на вопрос Матвей Ильич.

– А дело у меня к тебе было одно, только ты все спешил, – устроился поудобнее Ворон. – Ты так и всю жизнь бегом пробежишь. Теперь-то ты – ничем не занят?

– Ну да, теперь-то я, конечно, никуда не спешу. Я бы даже сказал, что времени у меня – целый вагон! Дай-ка еще угадаю: это она к нам заходила? – Матвей Ильич ткнул пальцем на сову.

– А ты не очень вежливый, – сделал ему замечание Ворон. – Скажи-ка лучше, умник, что же все-таки создает этот мир? Труд? Капитал? Частица? Или ты сам создаешь свой мир? Не твоя ли душа – частица бога, профессор кислых щей? Не спеши с ответом, подумай дважды. Для начала реши, существуешь ты или нет, и если да – то «где» и «когда»? А потом уже принимайся за вопрос, с которого мы сегодня начали, пока ждали трамвай.

– Вот мы и собрались. Теперь нам пора, – напомнила Сова.

Ворон махнул крылом.

Беззаботные и счастливые танцуют нимфы на залитой ласковым солнцем поляне. Далеко-далеко разносит ветер их утренние песни – о любви, о весне, о радости жизни. Лесные звери навострили уши, подняли головы – голоса нимф пробуждают тепло, будоражат и зовут за собой в танец. Кружится хоровод нимф – круговорот самой жизни, у которой нет конца – а есть лишь возвращение к началу.

Но шипит злобный Змей – разбуженный песнями нимф, ползет в траве – никем не замеченный, кривит пасть – песни нимф ему ненавистны. Про него говорят – «подколодный», и это правда. Он жалит счастливых, чтобы те помнили, что у всего есть цена, и не забывали платить ее.

О, Эвридика! Змей выбрал тебя и будет преследовать, а Орфей далеко и не успеет к тебе. Не отходи от подруг, не заходи в густотравье. Беззаботный шаг – и Змей бросается! Ядовитый укус, и Эвридика падает! Подружки сбежались – несут на руках Эвридику. Спешит и Орфей, целует любимую.

– Не уходи, Эвридика, не оставляй меня, милая!

Но яд разошелся в крови, и сердце отравлено.

– Рви, высохли эти ветви, нет ни цветов на сердце, нет ни нектара в венах. Мне жизнь не мила, все мне стало безрадостно. Я была давно счастлива, но теперь мне нет разницы, светит ли солнце, поются ли песни. Я закрою глаза и избавлюсь от тяжести.

– Я пойду, найду Змея и растопчу его.

– Ах, оставь, в этот мир входа нет для живых и нет выхода.

– Я возьму с собой лиру, и Харон привезет меня к змеиному берегу.

– Там воздух отравлен и нет твердой земли.

– Я тебя не послушаю.

И Орфей идет в мир неживых, в подземелье теней, и играет на лире о своей Эвридике: о том, как был счастлив, и о том, что нет страха для того, кто влюблен, и – кому терять нечего.

– Мой выход, – шепнул Ворон и стал пробираться через ряды.

– Вы тоже играете? – удивился Матвей Ильич.

– Тсс! Так и вы – тоже, – махнул ему Ворон.

Темные воды Стикса преградили путь Орфею. Вот и переправа. Вот и паромщик. Поскрипывая уключинами, Ворон причалил к берегу живых. Орфей отложил лиру и выступил вперед.

– Вези меня, Ворон, к берегу мертвых, к змеиному берегу.

– А что ты там ищешь?

– Ищу душу возлюбленной.

– Ну что же, ты смел, но к змеиному берегу я и сам не хожу. Не мои там владения. Я тебя отвезу – к Белой Царице, к Полярному Кругу, в ледяные просторы. Ты увидишь Сову, но будь осторожен с ней. Махнет левым крылом – и все снегом засыплет, и страданья твои, и твою память. Ты забудешь о горе, откуда пришел, что ты искал, и навсегда там останешься. Махнет правым крылом – задуют ветра, с ног сбивающим ревом, сотней труб оглушат тебя. Твое сердце остынет, будет льдиной колоть тебя, но не сможешь достать ее, и – не растопить ее.

– А вы знаете, что у полярной совы нет врагов в природе? – наклонилась Алла Петровна к уху Матвея Петровича. – Только человек.

– Почему? – удивился физик.

– Охотятся на сову. Кушают.

– Вы шутите? Как можно?

Молча смотрят они друг на друга, Орфей и Сова. А как только Сова крыло приподнимет – возьмет лиру Орфей и заиграет: про свою Эвридику, про лето и танцы, про счастье и солнце, про радость быть вместе. Опустит крыло Сова и его слушает. Заиграет Орфей – про Змея и подлость, про ненависть лютую, про яд в самом сердце. Приподнимет второе крыло Сова – заиграет Орфей: про смелость, про храбрость, про свою встречу с Вороном. Опустит крыло Сова – и вновь поет лира, про надежду и веру, а Сова ее слушает.

– Хотя, если кушать захочешь посреди Арктики – кто знает? – с улыбкой прошептал Матвей Ильич.

– Матвей Ильич, прекратите немедленно!

– Шучу же я, шучу.

Отвечала Сова.