Мой встречный ветер

— Мы можем остаться друзьями, — сказал он тихо. И вновь сдвинулся с места, только пошел в три раза быстрее обычного. Я и не знала, что Пашка может развивать такую скорость.

А я помчалась следом, выкрикивая ему в спину:

— Я тебя обидела?

Пашка затормозил:

— Нет, ты была честна.

— Но я ведь ничего не сказала. Мне нужно подумать над этим.

— Если бы тебе было, что сказать, ты бы сказала сразу.

Он вернулся к типичному сегодняшнему себе. Вновь не смотрел в мою сторону. И, кажется, собирался молчать до самого конца прогулки, но я все никак не могла завершить этот разговор.

— Нет, ты не прав. Мне нужно время, чтобы… подобрать слова, что ли?

— Подбирать слова — это профессия. А я хотел услышать искренние. Я знал, что каким-то таким, скорее всего, твой ответ и будет, но не мог не рискнуть, верно?

Мы ведь уже разговариваю об этом. И сошлись на противоположных мнениях.

— Хорошо, — сказала я.

А что хорошего — и сама не поняла.

Мы вышли из парка, осталось пять минут до тех институтских колонн, возле которых мы встретились. И тут Пашка начал, как ни в чем не бывало:

— Когда в последний раз на дачу ездили, птичку видел забавную. На дрозда похожа, только брюшко белое, а грудка рыжая…

Будто наш предыдущий разговором оказался паззлом, случайно вставленным не в то место. А тут эту нелепую ошибку обнаружили, и паззл скинули в общую коробку до более подходящего случая.

Обсуждать птичек оказалось куда приятнее.

Вот так, на правах людей, взаимно романтичных к природе и невзаимно — друг к другу, мы и дошли до колонн. Пашка хотел меня проводить, а я отказалась. Вдруг опять дождь? Как он тогда домой побежит? И все в таком духе. Тогда Пашка предложил:

— Погуляем еще?

— Наверное…

Романтичность (к природе) испарилась мигом. А неловкость (друг к другу) осталась.

Мне показалось, что Пашка потянулся к моей ладони, но быстро остановил сам себя.

— Ты ведь избегала меня, потому что боялась это услышать?

Я помотала головой из стороны в сторону, но как-то совсем неубедительно.

— Ты тогда намекал. Когда красили голову.

— Да, — он слабо улыбнулся. — Это был намёк. Можно обнять тебя на прощание?

— Можно, — я пожала плечами. — Вроде как мы еще до этого решили, что можно.

Пашка резко шагнул вперед и прижал меня к себе — куда крепче, чем в прошлый раз. Носом уткнулся в волосы, и кожей головы я почувствовала его дыхание.

Эксперимент. Я хотела попробовать. Трепетания не было.

И почему я не утопаю в этом объятии? Почему по коже не бегут искорки, не мерцают, как лампочки на гирляндах? И, что тоже немного интересно, — тонет ли Пашка, сияет ли он? Впрочем, если бы он сейчас решил ответить на эти вопросы, я бы не стала слушать.

— Останемся друзьями, — сказал он не то для меня, не то для себя. И шагнул назад.

— Получится? — Я поправила прядь волос, упавшую ему на лоб. Он перехватил мою ладонь, плавно опустил — и отпустил.

— Получится.

А я подумала… все-таки вот где она — та черта, которая отдалит нас друг от друга.

С дождями, кажется, на сегодня все-таки было покончено. Когда я вернулась домой, уже смеркалось, но небо было до того чистое-невинное, что прошедший ливень выдавали только лужи.

Мама была на занятии — знаю, поскольку сама занималась ее расписанием. А папа, впервые за долгое время вернувшись с работы вовремя, сразу после ужина ушел в гараж. Об этом мне сообщил Илья. Он сидел на кухне с кружкой чая, оттопырив мизинец, как какой-нибудь аристократ. Вообще, удивительно было видеть его за кухонным столом, а не за рабочим.

— А ты чего тут расселся? — спросила сразу же после того, как Илья сдал папу.

— Ну вообще — жду тебя.

— Опять что-то должна?

— Вот иногда думаю, Ника… — братец очень тяжело вздохнул. — В кого же ты такая злая? Кто тебя так сильно обидел, что ты теперь вымещаешь всю злость на мне, ни в чем не виноватом…

— Нормальная я, — буркнула. Но все равно — стало немного стыдно. — Так зачем ждешь?

— Просто. Погода нелетная. А у тебя прогулки.

— Волновался, что ли?

Илья ничего не ответил. Только наградил меня тяжелым взглядом. Затем поднялся — и я заметила, что левое запястье у него обмотано эластичным бинтом. Он достал кружку, бросил в нее случайный пакетик чая из моей коллекции, залил водой, уже, вероятно, остывшей. Поставил на то место, которое я обычно занимаю я.

— Присаживайся, рассказывай, как погуляла. Должна рассказать, не мог же ждать зря?

Спорить перехотелось, и я покорно плюхнулась на стул.

— У тебя рука болит?

— Немного, — Илья пожал плечами, — видимо, из-за компьютера.

— Может, к врачу?

Мой Илья — балбес, он может до последнего терпеть, но не обращаться за помощью. А вдруг там что-то серьезное?

— Ну и что он мне скажет? Посоветует мазь. Или сменить профессию. Ника, давай-давай. Я жду, опять.

Он вернулся на свой стул и даже мизинчик вновь оттопырил.

В кухне царил сумрак, тенями гнездился на лице, прятал детали того, что происходит по сторонам. Видно было лишь, что творится прямо перед тобой — мы, наверное, постоянно находимся в состоянии сумрака, раз не привыкли (не хотим или не можем) замечать вещи, происходящие вне нашего поля зрения.

Прямо перед были глаза Ильи.