Мой взгляд на будущее мира

Коррупция была характерна для коммунистического китайского государства с его первых дней, но после проведения в стране рыночных реформ она возросла в геометрической прогрессии, поскольку зарплаты министров и чиновников ничтожны по сравнению с доходами остального быстро богатеющего населения. На сегодняшний день в Китае ничего невозможно сделать без «гуаньси», или «личных связей». Связи налаживаются при помощи подарков, которые ранжируются в зависимости от значимости нужного вам человека. Понятно, что каждый стремится наладить «гуаньси» с кем-то вышестоящим, а этот вышестоящий, в свою очередь, хочет установить «гуаньси» с еще более статусной персоной. Например, если мой начальник несправедливо ко мне относится, я могу наладить «гуаньси» с его начальником. Это распространенный способ решения конфликтов. Недаром Коммунистическая партия Китая назвала борьбу с коррупцией «вопросом жизни и смерти».

Сумеет ли она взять коррупцию под контроль? Партия может постараться обеспечить «чистые руки» на самом верху. Тем не менее 11 ноября 2012 г. газета The New York Times уличила семью Вэнь Цзябао[1] в присвоении $2,7 млрд. Тем более я не думаю, что власти смогут контролировать коррупцию на местном уровне. И хотя она не приведет к краху системы, однако ее существование не позволяет системе функционировать эффективно. Когда личные связи определяют все назначения на ключевые посты и влияют на реализацию политики, невозможно добиться оптимального функционирования и результатов.

Кроме того, в китайской культуре глубоко укоренен такой подход, когда верховенству права и институтов управления придается крайне мало значения. В Сингапуре мы пришли к пониманию того, что в этом отношении нам необходимо походить на Запад: законодательные органы должны принимать законы, а независимые суды и судьи решать, как интерпретировать эти законы в конкретных ситуациях. То есть парламент принимает закон, но после этого в случае возникновения спора вы не идете в парламент и не спрашиваете: «Что вы имели в виду под этой формулировкой?» Вы идете к судье, который говорит: «Исходя из установленных правил интерпретации закона, основанных на надежных правовых прецедентах, я интерпретирую этот закон следующим образом…»

Китайцы не приняли такой подход, как не приняли и того, что подписание договора означает окончательную договоренность. Для них подписание договора – это начало долгой дружбы, поэтому время от времени вы можете проверять, не зарабатывает ли ваш друг слишком много и не нужно ли заставить его поделиться своими доходами.

Такая неопределенность также находит свое отражение в том, как они относятся к институтам управления. В Китае человек значит больше, чем любой институт. Например, вы можете быть президентом, но, если у вас нет личных связей среди военной верхушки, армия не будет вам подчиняться, тогда как в Сингапуре, Великобритании, Соединенных Штатах и странах Европы, если вы президент или премьер-министр, военное руководство автоматически выполняет ваши приказы, потому что институт значит больше, чем отдельные люди. Смог бы Китай последовать примеру Сингапура, не говоря уже о Соединенных Штатах, в деле установления верховенства права и институтов управления? Это было бы очень непростой задачей, которая потребовала бы фундаментальных изменений в менталитете как правящих кругов, так и всего населения. А поскольку эти понятия отсутствуют в китайской культуре и истории, возникает вопрос: как они могут появиться?

Я думаю, что китайцы будут разрабатывать свою собственную систему и тестировать все всевозможные конфигурации без верховенства закона и институтов управления. Но из-за этих ограничений Китай никогда не сможет функционировать на максимальной мощности: создать то, что я назвал бы идеальным состоянием, в котором вы можете стабильно расти, вверх и вверх.

Китай будет развивать собственные институты и системы, следуя своим уникальным путем. Но, какие бы реформы там ни проводились, одно останется неименным: там сохранится сильный центр.