Мой взгляд на литературу

Существует ли генотип — неизменный текст? Существует ли в онотологическом смысле, поскольку мы осознаем, что говорить «деревья, на которые мы не смотрим, перестают существовать» и «они продолжают существовать и тогда» — это не одно и то же. Но не существует такой инвариант ни в одном операционном смысле, потому что невозможно чтение, которое не было бы какой-либо интерпретацией прочитанного. Пока мы читаем, ничего не понимая, например, составляя список частоты появления определенных выражений или знаков препинания в книге, текст остается неизменным. Но эта неизменность является тривиальным свойством, поскольку заведует результатами чтения, лишенного мощности предопределения его течения. Текст — это примерно то же, что археолог находит при раскопках. Если он нашел пять костей и три кольца, то он не нашел семи и одиннадцати: это неизменность генотипа. Но то, о чем он узнал в результате раскопок (= фенотип), не будет неизменным ни для него, ни для его коллег. Текст — как коробка с кубиками и с приложенной к ним неясной инструкцией: каждый ребенок построит из этих ресурсов что-то иное, и даже один ребенок может успешно строить из этих кубиков разные сооружения. Одним словом, между текстом и произведением, которое может быть открыто при чтении, существует различие уровня, а не различие принципиального качества. Ссылка на семиологию как высшую дисциплину в отличие от семантики как починенной ей партикулярности ничем не помогает, потому что нет никакой ни семиологической, ни семантической теории, которую можно было бы использовать в алгоритмическом смысле, то есть как универсально успешную и повторяемую процедуру. Мы желаем иметь такие универсалии, но желания нельзя считать свершениями. Тем более когда, как в этом случае, я уверен, что эти желания неосуществимы, то есть просто фантазии. Можно сравнивать тексты, совершенно их не понимая, как можно сравнивать непонятные предметы, отыскивая их взаимные сходства и отличия. Но с чтением книг это не имеет ничего общего. Одно и то же предложение в разные времена и в разных головах означают не одно и то же. Я считаю, что с точки зрения теории литературы существенна именно эта изменчивость результатов чтения, а не тождество печатного субстрата, так как это trivium[320], который вводит в заблуждение, ибо внушает мысль о неизменности, которая не переходит в сферу чтения, всегда оставаясь свойством объекта (книги, страниц, знаков на бумаге). С одной стороны, нам говорят (Хомски), что глубокая структура языков у человека принципиально тождественна, а с другой, если бы N переводчиков N лет переводили N раз один и тот же оригинальный текст, то НИКОГДА бы тексты переводов не совпали. А если переводить текст с языка A на B, с B на C, а затем обратно, с C на B и с B на A, произойдут неизбежные изменения, дающие разброс тем больший, чем больше было таких рекуррентных переводов. И что нам с существования текстовой неизменности, если на ПРАКТИКЕ она не проявляется? МОЖНО считать, что существует аналогичная полная предопределенность состояний частиц в физике, и лишь обстоятельства, внешние по отношению к этим частицам, сводят на нет приближение к такой совершенной предопределенности, но физики решили, что такой постулат лишен смысла, так как он не операциональный. Так что моя точка зрения исходит из операционализма (Бриджмен, физик-теоретик). Скажу: неизменность текста оказывается de facto изменчивостью, и потому не стоит упираться на его неизменности de iure. Читать, не вмешиваясь в текст, невозможно, а потому результат чтения нельзя разложить на неизменную и изменяемую части по отношению к конкретному читателю в конкретное время и в конкретном месте. Поэтому я считаю деление (текст — произведение) допустимым лишь in abstracto, но лишенным всякой ценности ДЛЯ ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ. Впрочем, может быть, это и имеет ценность, но отрицательную, поскольку вводит нас в заблуждение, в уверенность, якобы текст был чем-то таким, к чему можно прийти во время чтения. Множественность толкований произведения долгое время неявно считалась изъяном, которому следовало противостоять (отсюда прогрессирующее стремление к росту конкретности прозы в форме подачи «координат» времени и места, а также к созданию единственности в описании и в виде описываемого). Теперь этот недостаток в практике писательства превратился в желанное достоинство, его стремятся достичь: похоже, Кафка первым стал использовать этот трюк. Но ЭТА перемена ориентации лишь усилила свойство текстов, которое было присуще им всегда, хотя и в разной степени. На полке стоят тексты, а мы имеем дело с произведениями. Это положение схоже с гносеологической ориентацией естествознания, а не с прозябающими в гуманитарных герменевтиках подходами, но подзаголовок моей книги гласит, что это попытка эмпирической теории литературы. Howgh[321].