Мой XX век: счастье быть самим собой

Шолохов в тот вечер много говорил об участниках и постановщиках фильма, выделяя в каждом то особенное, индивидуальное, что они привнесли в создание фильма. Бондарчук, сказал Шолохов, создал прекрасный оркестр, которым очень хорошо дирижировал. И если речь заходит о фильме, то он, автор романа, всего лишь первая скрипка. А первая скрипка так и останется первой скрипкой, заменить оркестр она не сможет. Он в кинематографе – за оркестр, поэтому этот фильм принадлежит Бондарчуку, а не ему. У Бондарчука свое художественное видение, он по-своему распорядился материалом, который предоставил ему автор. Правильно заметили, что в фильме действуют только солдаты, многие погибают, старшина становится командиром полка. В последующем развитии событий будут действовать и генералы и другие действующие лица. А сейчас только солдаты. И пусть упрекают за это автора романа, а не авторов фильма. Таков его замысел. В дальнейшем будет развертываться все по-иному. Надо торопиться. Вам нельзя стариться, говорил Шолохов. А то что ж будем с вами делать, если вот Шукшин умер, а обаятельный Тихонов станет седым стариком. А ведь в романе будет и любовь, так что надо вам оставаться молодыми. Помните, Стрельцов испытывает любовные терзания в первой книге? Так вот, его жена сломится во время немецкой оккупации, станет немецкой содержанкой. Встретится с женой и Звягинцев. Это будет интересная встреча... Как будет обхаживать свою жену Звягинцев, каких слов ей не наговорит. Звягинцев простой парень. Не то что он политически вырос за это время, а как-то изменился, что-то в нем произошло. И тут, в новом фильме, возникнут большие возможности у режиссера и у актера. Не за горами конец работы над романом. Пока мне одному придется мучиться, а потом уж снова придется помучиться всему съемочному коллективу, а уж коллектив-то все преодолеет. Одно он может твердо сказать – продолжение романа будет. Вот, например, такая сценка: приехал немецкий генерал. Довели немца до слез во время эвакуации местного населения. А у вас неограниченные возможности – зрительно показать. Не хочется мне раскрывать, что будет в романе, не хочется Тихонову раскрывать, что у него будет с женой, но пусть готовится. Неумолимо течет время. Гагарин – уже история. Если уж у сынов виски седые, давайте торопиться. Его радует возросшая культура, глубокие рассуждения об истории, о культуре. «Вы острее нас, торопиться вам надо, время уходит. Нужны вторые два фильма, не потому, что мы будем выполнять социальный заказ, а потому, что продолжение будут ждать ветераны войны и молодежь». Шолохов призывает торопиться потому, что ему хочется выполнить долг перед своим народом: дать правду войны без прикрас.

Рассказывал Шолохов об отдельных эпизодах своего романа «Они сражались за Родину», о возникновении замысла, о новых героях, о генерале Лукине, послужившем прототипом генерала Стрельцова, об одном «ухажеристом парне», брат которого перехватывал письма с целью оградить его от «шлюх», дескать, как брат, он должен следить за нравственностью своего брата, говорил о том, что писатель должен ставить перед собой большие задачи своего времени, только тогда он будет крупным художником, а его книги надолго останутся в сердцах читателей разных поколений.

– Все вы, конечно, знаете, что художник творит в соответствии со своим знанием жизни, со своим творческим замыслом, с той задачей, которую он поставил перед собой. А нам же подчас предъявляются неприемлемые требования, хотя вроде бы и исходящие из верных предпосылок. Ну, скажем, такой пример. Молодой парень попал в Сталинград и в тот же день остался без руки. Я спрашиваю: в какой дивизии-то был? Не знает дивизии, не знает полка, батальона, роты. И командиров не знает. Вот он и говорит: что это у тебя, Шолохов, воюют, воюют, а все живы. И Лопахин, и Стрельцов, и Звягинцев. Что это за война? У нас так: раз – и нету. Что ж, с точки зрения солдата, испытавшего лиха, как тот парень, может, есть в том доля правды. Но при этом не понимают другого: а если я побью всех сразу, о чем писать? Нет, я не думаю терять героев, так что имейте в виду, – лукаво посмотрел Шолохов на режиссеров и артистов, – вы должны жить и будете жить. Нельзя в угоду сиюминутной правде уничтожить тех, ради кого создается произведение и чья жизнь может научить многих и многих. Как нельзя в угоду досужим критикам быть всеведущим и всезнающим. Когда я писал «Поднятую целину», мне говорили: позволь, ты рассказываешь о коллективизации, а где же кооперация? Или, помню, упрекали меня сотрудники конторы «Лектехсырье» за то, что не отразил я в романе самоотверженную их работу по сбору лектехнических трав. Таких претензий я принять не могу. Нельзя объять необъятное. У художника тоже ограниченные возможности, и всем потрафить он не в состоянии.