Мой XX век: счастье быть самим собой

Первый пассаж принадлежит Алексею Толстому, второй – Виктору Петелину. Взяты они не для сравнения, а только в подтверждение зыбкости судьбы всякого художника. Да большое море и не любит постоянства, чаще всего и вовсе отвергает. «Судьба художника» (так называется одна из трех книг В. Петелина об А. Толстом) в известной степени и отражает ничем не ограниченную творческую стихию.

Ловишь себя на мысли: чего же тащит тебя, брате, во все стороны, к далеким и внутренне не всегда соединимым берегам? К людям то бишь. К героям. Ну, скажем, Андрей Белый и Владимир Ленин, актриса Комиссаржевская и актер-политик Керенский, Горький и Арцыбашев, Бальмонт и Сталин... Один этот перечень противоречивых знакомств (писательских, разумеется) из одной только книги, список всяческих внешних и внутренних связей займет немалую писательскую страницу, а в описываемой жизни – целые напластования взаимно исключаемых судеб. Какая-то непреходящая ностальгия по людям! Чем больше их вокруг – с тем большей жадностью тянется к ним душа. Даже возраст (увы, увы!) бессилен против этой всепожирающей страсти. Совсем недавно мы стали свидетелями книги «Восхождение» – это о Федоре Шаляпине, молодой, зажигающей судьбы. А уже написана и выходит (в издательстве «Голос») новая книга – «Триумф», о том же Шаляпине в полной мощи и красочности. И опять то же самое: соединение, казалось бы, несоединимого. Савва Мамонтов и Микеланджело, Аппий Клавдий и Врубель, Анна Ахматова и Калигула, Иола Игнатьевна – балерина и первая жена Шаляпина и Софья Андреевна – первая и последняя перед Богом у Льва Толстого, известный во всем мире Рахманинов и мало кому знакомый, хоть и академик, синьор Корта. Виктор Петелин словно испытывает судьбу на долготерпении читателя. А ведь читатель ему попался всякий – и с приветами, и с наветами, вспомним, сколько склок крутилось вокруг биографии того же Алексея Толстого – родственных склок, что еще хуже. Писатель, обращающийся к таким именам, как Алексей Толстой или Федор Шаляпин, совершенно беззащитен, ибо за каждым этим именем стоит бурный русский человек, окруженный сонмом окрестных людей и людишек.

«После публикации первых четырех частей «Восхождения», – признается и сам Виктор Петелин, – я получил множество писем, в которых неравнодушные читатели заинтересованно отнеслись к этому повествованию, высказывали пожелания, спрашивали, поддерживали автора, упрекали за неточности, обвиняли, хвалили, ругали, возводили напраслину... Ну, в частности, всерьез утверждали, что автор, дескать, не знает, что Качалов – это псевдоним, а настоящая фамилия артиста – Шверубович. Были и другие замечания на том же уровне, и опровергать их – задача неблагодарная». Вот это поистине так – полнейшая неблагодарность! Но какова, какова деликатность? Ведь мы-то знаем: доносы на него пишут аж с 1956 года, когда он, молодой тогда еще аспирант, заранее приласканный университетской кафедрой, бросил вызов и хулителям шолоховского Григория Мелехова, и борзописцам социалистического реализма – и тем обрек себя на подвижническую, никаким профессорским авторитетом не прикрытую жизнь. Добавим еще: к большой чести русской литературы.

Глубинный, природный историзм – это его стихия. Не случайно ведь и герой, и автор зачастую сливаются до такой степени, что и не отличишь – кто есть кто. Виктору Петелину хочется взглянуть на того же Алексея Толстого как бы из прошлого; отсюда и пристальное внимание к «Петру Первому». Не будем говорить, что это хорошо прописано у Алексея Толстого – неплохо и у Виктора Петелина; он даже как-то ревниво, слишком пристально следует за своим героем. Любопытная сцена! К кумиру на бронзовом коне подскакивает молодой петербургский граф... и оказывается под всемогущими копытами; его было не взять лобовым, максималистским взглядом. И вовсе не случайно прохожий, интеллигентный такой петербуржец, заметил: «Кто же такие вещи рассматривает спереди? Глупо на будущее смотреть спереди... На будущее надо смотреть из прошлого...» Алексей отступил назад, встал позади вздыбившегося коня и заглянул немного сбоку. «Действительно, картина мгновенно преобразилась... и все мелкое, ничтожное, обыденное осталось где-то там внизу». Это уже не только граф-шалопай – это умудренный жизнью писатель собственной судьбой. Нетрудно заметить ощущение человека, который то и дело попадает под копыта – иначе откуда ж взяться таким сценам. Кого винить за это? Да и что такое чувство вины, если речь идет о писателе, о философе своего времени? Здесь просто нет выбора: слабые духом – слабыми и останутся, сильные – и в смерти будут сильными. Русская литература от века идет на костер, на эшафот или под пулю лукавого чужеземца. Случайно ли у Виктора Петелина во многих книгах эти трассирующие во тьме имена: Аввакум Петров, Достоевский, Пушкин, Гумилев, да и тот же Григорий Мелехов, за которого он так безоглядно вступился еще молодым, отчаянным аспирантом.