Мой XX век: счастье быть самим собой

Надо сказать, что В. Петелину удалось главное: на основе огромного и разнообразнейшего материала (вплоть до многочисленных архивных источников, переписки, рукописных материалов и т. д.) создать образ великого певца. От главы к главе, проводя своего героя через тернии неудач, проб и ошибок, находок и постижений, через борьбу с казенной рутиной, царившей в императорских театрах, и борьбу с собственными недостатками – слабой культурой, неуверенностью в себе, неуравновешенностью и вспыльчивостью характера, В. Петелин показывает, как формируется, мужает, наливается силой талант Шаляпина, обретая всероссийское признание.

Опять-таки замечу, что этот огромный материал, поднятый автором в «Восхождении», порой вступает в противоречие с замыслом, временами «заслоняет» магистральную тему. Но в конечном счете – это только издержки. Главное же в ином. И здесь хотелось бы сослаться на мнение сына великого певца и горячего патриота России Ф.Ф. Шаляпина. Прочитав повествование, он писал из Италии В. Петелину: «То, что я успел прочесть, мне очень понравилось. Во-первых, чистый (а не грязный) русский язык – выдержан в стиле эпохи. Интересны также диалоги, тоже выдержанные в стиле того времени. Не торопитесь с этим трудом – он очень хорошо получается. Поверьте мне, что я судья строгий, но беспристрастный. Меня даже удивили некоторые подробности, а эти детали самое интересное...»

Яркий, сочный, полнокровный образ Шаляпина существенно дополняет галерею прославленных наших великанов русского искусства – писателей М. Шолохова, А. Толстого, М. Булгакова. Однако не только в прошлое обращены интересы В. Петелина. Не кто иной, как он, одним из первых оценил вошедшего в большую литературу Валентина Распутина, откликнувшись в 1968 году на появление повести «Деньги для Марии». Его перу принадлежат статьи о таких крупнейших современных писателях, как В. Шукшин, В. Астафьев, В. Белов, П. Проскурин, А. Иванов, Е. Носов. В книгах «Россия – любовь моя», «Родные судьбы», «Виталий Закруткин», «Мятежная душа России» мы слышим пульс современности, биение горячей крови, вызывающей к жизни новые явления нашего словесного искусства.

Тридцать лет – много это или мало? Оказывается, много, и не только для отдельного человека, литератора, писателя, но и для жизни всей огромной страны, которая прокладывает себе новые пути, следуя формуле ускорения. От XX до XXVII съезда нашей партии пролегла целая историческая эпоха. И в судьбе каждого литератора, свидетеля и участника нынешнего этапа преодоления духовного застоя, отражается общая картина борьбы и труда, надежд и разочарований, сложностей и успехов. Вот почему и юбилей моего друга Виктора Петелина – критика и писателя – не просто частное событие.

2. Аркадий Савеличев. Хождение к родине

Книги, писатели, их написавшие, литературные школы, породившие самих писателей, переживают странную, порой ничем не объяснимую судьбу. Волны любви и ненависти, любопытства и равнодушия бросают эти судьбы, как щепки. И кого вздымает на гребень, кого швыряет в пучину – простой логикой не объяснишь. Нынешнее литературное море так велико и необъятно, что замутнено разными впадающими в него реками, речонками, ручейками и просто помойными стоками, так прикрыто обвальными тучами, что в кромешной непогоде тонут даже многопалубные корабли; какие-то подводные течения то и дело оборачивают их вверх килем. Много таких – затонувших, полузатонувших и со смертельными пробоинами в сердце. Мал ли, велик ли корабль литературный – все равно уязвим. В таком грозном и грязном море трудно избежать торпеды, свои ли, чужие ли – бьют одинаково, и дыры в боку оставляют одинаковые. Добро бы какие-то лодчонки, а то шатаются под напором мутных волн и литературные крейсера. Большие – и огонь большой на себя вызывают, несломленные – и ярость ломающую принимают. Какая-то игра над мутной бездной, какой-то спор под смертельным прицелом. Судьба, судьба!

«Мутные волны, пронизанные пеною во всю толщину, громоздились, как холмы, одна на одну, пучились, шипели, ветер срывал и стлал их белые гребни, треща, пароходный корпус поднимался наискосок на живую гору, мачта и реи клонились, нос повисал над бездной и спустя мгновение уже падал вниз, в водную долину, а громада воды обрушивалась за кормой».

Можно восхищаться изобразительным даром тогда еще молодого писателя, а можно и вспомнить, что пришли они в голову под прицелом вражеского миноносца; отнюдь не моряк их написал – человек от земли, от несокрушимой, казалось бы, российской тверди.

«Как мог человек всю жизнь писать одно только море? Ну, можно пять, десять, ну, двадцать картин, но всю жизнь – только одно море, с редкими и малоудачными фигурками людей. От этого с ума сойдешь!» Это тоже человек от земли, ищущий надежной тверди. Ведь и земля, как море, ходит под ногами писателя; поистине благо, если не штормит на ней...