Мой XX век: счастье быть самим собой

«Здравствуй, Виктор!

Несмотря на твое грозное послание, вот и еще несколько дней протянулось, не мог сразу ответить – второй месяц очень болен сын, сейчас в больнице, дежурим возле него по очереди. Ты, брат, вольный казак, а у меня – такие дела. Ну, да это, вероятно, тебе не интересно, а меня не извиняет. Ты прав. Давно я хотел написать тебе о твоей книге, и все откладывалось по разным причинам, а прочитал я ее еще весной, после Крыма. Мне понравилось. И особенно твоя трактовка Григория. Молодец! Подписываюсь полностью. Я не читал других критических работ о Шолохове, но вижу, что ты выступил один против всех, и правильно выступил, коль такое вульгарное, примитивное толкование одного из лучших образов русской литературы. И дело здесь даже не в самом образе, а вообще в подходе к истинному в литературе и в жизни, к объективному познанию истины и человека.

Это красной нитью идет по всей твоей книге, и я хотел бы, как только разгрузятся мои домашние тяжести, поговорить об этом печатно. Очень интересный и нужный вопрос. Некоторые страницы меня не устраивают, но это дело второе, и об этом – при встрече. Разумеется, если ты захочешь. Ведь все ученые мужи чрезвычайно самонадеянны и высокомерны и почти никогда не соглашаются с мнениями других.

Теперь о моем «гениальном» романе. Хотя ты пишешь о Шолохове – большом юмористе, юмор тебе, Витя, мало удается, и получается как-то кособоко. Во-первых, не та причина моего молчания, а во-вторых, гениальность вещей определяется спустя много лет после их создания. Близко – мир слеп (в том числе и критика). Слеп, пожалуй, не буквально, а в огромном конгломерате самых различных страстей, чувств; один мозг без чувств легко доходит до абстракций, и в этом страшная слепота человечества, которая еще неизвестно куда приведет. Это, конечно, мои, возможно, спорные мысли.

Ну да ладно, Витя, не сердись на меня. Жму твою мужественную лапу. Передавай привет всем друзьям, при встрече поговорим. Я сейчас почти никому не пишу.

Обнимаю.

П. Проскурин 17.08.66 года г. Орел».

«Здравствуй, Виктор!

Немного задержался с ответом, но ты уж меня прости, я ведь не всегда сижу в благодушном созерцании, положив ноги на стол, и читаю Булгакова или еще кого, не менее знаменитого, приходится иногда и потрудиться для хлеба насущного. Для славы куда уж! Славу распределили окончательно в 19 веке и в первое 30-летие 20-го. Так что сейчас все воняет потом, все ради хлеба, а там, где замешаны столь низменные интересы, бессмертие отступает подальше, до более удобного момента.

Ты великолепно определил свойство таланта Булгакова, и хотя Гоголь тоже шел где-то по самой грани реального, это не умаляет Булгакова, хотя и снижает несколько чувство новизны. Но Булгакову было несомненно труднее Гоголя; в этом сомневаться не приходится; вот писатель, который работал больше, чем только для хлеба. Значительно больше!

Ну да ладно, что заниматься не тем, что нужно, ведь все равно это ничего не исправит.

Сижу я, Витя, больше думаю, чем пишу, воспитываю детей, хотя воспитатель из меня липовый, срываюсь.

Как я и ожидал, в «Правде» статью предложили повернуть в другую сторону, выхолостить именно ту мысль, на которой держалось все построение. Я вежливо приподнял фуражку и распрощался – так что еще одно «творение» улеглось плотно в «архив», ожидая своего часа. То же и с «Литературкой». Вечны и мудры слова – «Не садись ты, невежа, не в свои сани».

В «Октябре» опять что-то крутят с моими рассказами, и я решил их забрать, отдать в другое место – надоело. Одним словом, дел – куча.

Обнимаю твою холостяцкую выю, пиши, коль выпадет минута. Поклон твоей мамаше.

Твой П. Проскурин». <22.04.67> Орел. (Датируется по штемпелю на конверте.)

3. Полемика с Василием Беловым