Мои знакомые

И на прощанье зачем-то пожал Саньке руку.

Санька заклеил письмо, смочив языком кисловатый клейкий ободок. Вздохнул, вспомнив размолвку с Леной, прилег щекой к подушке и — отключился, сморило… Очнулся от запаха гари, выскочил на палубу — из горловины валил дым. В первое мгновение у него ослабли ноги. И тут его осенило: кончилось масло в картере! А Цыпа забыл проверить! Нет, не зря он зубрил «Пособие для матроса». Через пять минут все было сделано. Залил масло и снова врубил ток. И хорошо сделал, иначе от резкого остывания мотор бы заклинило. Это он уж потом понял, а в те жесткие минуты действовал как по наитию, отложилась в цепкой памяти школьная физика — смекнул, что к чему.

В этот вечер все прошло гладко, вызовов не было, и руки уже не дрожали, как в тот первый раз, когда напутал с закачкой. Но и сон как рукой сняло. Он облокотился на холодный от росы леер, какое-то время разглядывал сверкающий огнями траулер, входивший в порт, потом суетливую толпу встречающих, размытую сизым туманом, мелькание на трапах матросских беретов вперемешку с цветастыми платками. И только сейчас заметил в сторонке у крана одинокую фигурку в стеганке.

Ленка!

Сперва ему показалось, что и она кого-то встречает, даже внутри заныло, но лицо ее было обращено к барже, точно она и впрямь могла что-то разглядеть в темноте. Он-то ее видел хорошо — в свете фонаря поблескивающий изморосью ватник, темные впадинки глаз под косынкой, и, еще не веря себе, медленно сошел с трапа, позвал, увидев, как она вся встрепенулась и точно вслепую пошла прямо на него.

Он встретил ее у трапа, будто у порога в собственный дом, ощущая в душе доброе чувство хозяина и еще какую-то непривычную теплоту и жалость, когда усаживал ее на скамье в рубке. На койку сесть отказалась и от ужина тоже — макароны остались и по случаю субботы бутылка пива — лишь резко завертела головой, точно слова у нее в губах застряли.

— Ты чего? — спросил он с внезапно передавшимся беспокойством и невольно взял ее за руку. Она с силой отняла ее.

— Не трожь.

— Чудная.

— Какая есть… Ужинала я. В столовке. С мужиками своими…

И снова кольнуло внутри.

— Не обижают тебя?

Настороженно-притихшая, колючая, смотревшая искоса, она была не похожа ну ту, что впервые встретилась у проходной. После стычки возле столовой внушала робость и опаску — с какой стороны подступиться, на что напорешься.

— Все вы одинаковые.

Он не знал, что и подумать, охваченный смутной тревогой. Мужики… Одинаковые. И все смотрел на нее, все еще видел в моросящем луче под фонарем на берегу такую гордую — с опущенной головой. И так вдруг щемяще, до спазма в горле потянуло выплеснуть нежность, ласковое слово, а не мог, точно душу задраило, и он ждал, что она оттает, и тогда он объяснит, как благодарен ей за первое знакомство, за поддержку, вселившую в него уверенность. А вслух вымолвил:

— Я ведь жалеючи…

— Не надо. Жалость унижает человека.

— Чепуха это! Отец мать всегда жалел.

— Не знаю, у меня мамки не было.

— Да, да… Только так не бывает.

— Бывает. Все бывает… Когда нас кулачье пожгло в тридцатом, меня в пеленках с пожару вынесли. Вот и все мамки-папки.

— Тогда я провожу тебя.

— Когда — тогда?

— Ну чтоб не пристал кто, ночь на дворе.

— Какая там ночь… — Ему почудилось, будто она улыбнулась в темноте. — Ладно, проводи. Только до трамвая, а то в общежитии увидят, молвы не оберешься, и так уж… — И горячо, знакомо зачастила: — А ты не верь… Мало ли что говорят про нас, девок. Ничему и никому. Только мне одной. А не хочешь — не надо. Твое дело…

Когда спускались по трапу, Лена, потянувшись, вскользь, чмокнула его в щеку.

— Это наперед. Не при людях же…

— Увидимся еще? — спросил торопливо, будто на людях и спросить будет некогда.

Она кивнула.

— Выдастся время — загляну. А ты жди.

— Когда?

— Всегда.

Ему стало смешно и тепло на душе, так уверенно у нее получилось.

— А ты, Лен, от скромности не помрешь.

Она ответила серьезно:

— Какая есть.

С тех пор повелось: Лена приходила изредка по вечерам и, если на барже никого не было, легко сбегала по трапу. Он угощал ее припасенным харчем, потом они пили чай и разговаривали о всяком-разном. О его матери, часто ли он ей пишет, поминал ли о ней, Ленке; о неладах на стройке — то того нет, то другого, а все же движется дело, и ей подвезло — за хорошую работу дали в общежитии комнату на двоих. Соседка — славная, из приезжих, скоро позовем на новоселье — вот только приберемся, блеск наведем.

Но Санька так и не побывал у ней в гостях. Однажды вечером, заглянув на баржу, Лена не застала его. Шкипер, пристально оглядев ее, почему-то покачал головой, объяснив, что Санька на первом причале, на траулере, сам старпом его пригласил…

Он увидел ее, едва спрыгнул с катера на берег, все еще переполненный неожиданной для него встречей со старпомом, часовой беседой, после которой он чувствовал себя так, будто выскочил из парной — легко и весело. С новым ощущением неясной и радостной тревоги, бившей через край.