Мои знакомые

— Да, знакомых много, — словно без всякой связи с предыдущим, произнес Иваныч, — а друзей что-то нет, не то что, бывало, в армии. Ну, конечно, у каждого семья, свои заботы, времени в обрез, а все же без друзей.

— Что ж, и не пытался завести?

— Да как сказать… Один как-то наклюнулся — в прошлом году. Ничего вроде бы человек, инженер. В чем-то я ему помог, уже точно не помню. Пару раз в Москву съездили, в театр, потом вижу — нет его, исчез. Нужды не стало… А эта будущая музыкантша, — так же неожиданно, как ушел, вернулся он к прежней теме, — ну, устроят ее, потом кончит, снова что-то понадобится, и опять вера в протекцию, опять кого-то просить. Ей помогут, она поможет, ты мне, я тебе, деловая дружба, прямо какое-то бедствие. А настоящей, которая жить помогает, нет. Настоящая-то возможна на равных. А откуда равенство, если у некоторых нет собственного достоинства? А откуда быть достоинству, если на земле стоишь как на кочке, ноги жидкие и нет веры в себя. А себя надо сделать собственным трудом. Тогда никакого холуйства: и за себя постоишь, и правду в обиду не дашь. Потому что бояться тебе нечего и некого, у тебя дело в руках.

Я с любопытством следил за ходом его замысловатых рассуждений, обретавших железную логику, подсказанную жизнью… Иваныч надолго умолк, подперев кулаком щеку, думал. Потом, словно бы решившись, произнес с усмешкой:

— Мне жизнь нелегко далась… Не знаю, как ты, а я невезучим был, честное слово. Ну посуди — рвался на фронт, а меня в колхоз послали: куда тебе, крохе, воевать? А я впрямь был невелик да худ, этакая щепка… Ладно, думаю, пойду в трактористы, а с трактора — на танк, это уж наверняка: военкомат тоже не дурак, пошлет, куда денется. А меня вместо трактора — в мастерскую, на ремонт. Полгода на совесть потел, добился, уважили — дали трактор. Ладно. Стал работать на пару со сменщиком, славная такая тетка, а в технике не тянула. Что-то у нее с магнето стряслось, вызвала меня из дому — помоги. У меня как раз повестка из военкомата. Ладно, думаю, помогу напоследок, память оставлю. Стал заводить, ручка сорвалась и хвать по кисти — кость наружу, открытый перелом. И вот вместо танка — больничная койка. Господи, думаю, там люди воюют, а я на койке нежусь. И сколько мне лежать — месяц, год? Наконец срослось. Вернулся домой, рот до ушей, по пути в военкомате отметился. А брат Валька с подковыркой и говорит:

— Чего радуешься, с такой рукой все одно не танкист.

— Ну и что, пойду в летное.

— А в летное, — говорит, — тем более.

— А я перелом скрою.

— Не скроешь, там все увидят, они, брат, в очках… Вот разве что к пушке приставят, самой махонькой.

Разозлился я, оттрепал его, а на душе гадко, хоть помирай. Тут из госпиталей стали появляться погодки — с орденами. А я все в штатских штанах, токарю на заводе. Завидно дураку, а про тех, что погибли, и мыслей нет. Но уж лучше сдохнуть, чем вот так ходить на глазах у земляков, будто порченый. И вроде бы на тебя уже глядят как-то не так. Одна старушка соседская, та сдуру приободрила.

— Повезло, — говорит, — тебе, Коля. Живой, здоровый, может, и вовсе не возьмут, семья большая, ты кормилец, таких, бают, не берут.

И действительно, нет повестки, хоть волком вой. Написал заявление, одно, второе, мать подписалась, мол, согласна, чтоб меня скорей взяли, невмоготу ей смотреть на мою тоску. И правда, вызвали в военкомат, комиссар посмотрел на меня и давай отчитывать:

— Мы тут и так в бумагах зарылись, а ты добавляешь. Думаешь, ты один такой патриот, а другие мышки в норушке. Сиди, жди, надо будет — вызовем.

Я говорю:

— Большое спасибо, мне куда-нибудь, хоть в пехоту.

— А пехота, по-твоему, что — негодящий род войск? Видали, какой барин нашелся. Я сам пехотинец!

— Так я же с металлом знаком, с техникой. — И все. Больше слова не вымолвлю, только слезы в глазах. Ведь не хотел обидеть. Только ведь я тракторист, от меня при моих знаниях сколько пользы. Да разве объяснишь. Молчу, носом шмыгаю.

А он обернулся к помощнику, пожилой такой дядя во френче, писарь, что ли, и коротко так приказал, как отрезал:

— Запиши-ка этого металлиста в железнодорожные войска. В самый раз, и заявка есть.

Вот так. И послали под Тулу вкалывать. Ну, мне не впервой, нравится не нравится, а служба есть служба. Так уж был воспитан, поставят — работаю на совесть. А работать пришлось так, что, наверное, воевать и то легче. Правда, рота была дружная…

Вдруг спохватился, что-то вспомнив, порылся в папке с вырезками из газет, где были очерки о родном заводе и о нем, токаре-умельце, достал письмо из конверта и подал мне.

— Вот почитай. Дружок меня отыскал, через много лет. При свете лампы, вокруг которой вилась мошкара, я прочел листок, исписанный ровным, старательным почерком.