Мой золотой Иерусалим

Дом Денэмов, как и дом миссис Моэм по Хартли-роуд, 23, имел общую стену с соседним. Но на этом сходство заканчивалось; впрочем, и его, придя в первый раз, Клара не заметила, настолько и архитектура, и сочетание обеих половин отличались от всего, с чем она когда-либо сталкивалась. Дом был большой, высокий, в пять этажей и стоял на одном из крутых склонов Хайгейта; построен он был в 1720 году, но обманчивое окружение разномастных строений, жилых и нежилых, появившихся позже и в разные годы, придавало ему какой-то трагический вид, словно одиноко высившемуся последнему могиканину. Перед домом был большой мощеный двор, общий для обеих половин и ровный, несмотря на крутой уклон холма; от тротуара его отделяла высокая, узорчатая чугунная ограда. К счастью, калитка была открыта, и Кларе не пришлось возиться с огромным, затейливым металлическим засовом. Входных дверей было две — по обе стороны общей стены, но располагались они рядом, и ведущие к ним ступеньки ничто не перегораживало; правда, посередине стояла садовая ваза с какой-то растительностью, но она никак не походила на границу. Именно необособленность двух смежных домов помешала Кларе распознать их классическое взаиморасположение, ибо она с детства усвоила, что стены должны препятствовать посторонним взглядам, кружевные занавески — быть непрозрачными, а окнам спален предпочтительнее выходить в пустоту. Как-то раз Клара зашла к подружке, у которой была комната на севере Лондона, они вышли в садик позади дома, и Клара оторопела: стены, отделяющие его от таких же соседних садиков, имели не более двух футов высоты. Такие стены и ребенку не помеха; словно в подтверждение, с обеих сторон глазели стайки малышей; более того, они с откровенным любопытством разглядывали Клару. Вслед за подругой она поспешила скрыться в кухне, не выдержав подобного посягательства на свою частную жизнь; в саду, по ее мнению, никто не смел в эту жизнь вторгаться.

В дом Денэмов вела незастекленная, выкрашенная в черный цвет дверь из массивных панелей. В центре средней панели львиная голова держала в зубах медное кольцо. Звонок тоже был, и Клара позвонила. Дверь открыли не сразу, и открыла не Клелия, вопреки Клариной надежде, а худой, смуглый, лысеющий, но молодой с виду мужчина. Он смотрел на Клару и молчал.

— Клелия пригласила меня в гости, — сказала, стоя на пороге, Клара.

Молодой человек нервно сглотнул, кивнул головой и сказал:

— Клелия? Да-да, Клелия; одну минуточку, сейчас я ее позову.

Он исчез, не пригласив Клару войти, и она решила войти сама. Прихожая, в которой она оказалась, была вовсе не прихожая, а обширный и очень высокий зал со множеством дверей, ведущих в разные стороны; от обилия заполняющих его необычных предметов у Клары разбежались глаза. Пол был выложен ромбами из серого и белого мрамора, стены увешаны картинами и зеркалами, причем так плотно, что цвет и само наличие обоев вызывали сомнение, а комната в целом воспринималась в лиловых и темно-красных тонах. В дальнем ее конце был мраморный камин, перед которым стояла круглая ваза с увядшими цветами и очень красивая лошадка-качалка. Пол вокруг усыпали облетевшие с цветов бурые сухие лепестки. В углу вроде бы стояло пианино, а на окнах висели ставни, каких Клара никогда в Англии не видела.

Вскоре одна из дверей в дальнем конце зала распахнулась, и появилась Клелия — в очках, брюках и розовой рубашке, вышитой цветами, и с лицом мрачнее тучи. Клара пожалела, что пришла. Когда Клелия приблизилась, было заметно, что она все еще злится; но причиной тому не Клара, а что-то другое.

— Ну вот, я пришла, — сказала Клара.

— Вижу, — ответила Клелия. — И очень рада. У нас тут сегодня, правда, форменный кошмар. Пошли ко мне в комнату, в саду не продохнуть, там Мартин с мамой скандалят. А может, уже не скандалят. Сейчас из моего окна увидим.

— Мне открыл какой-то мужчина; это кто? — спросила Клара, робко поднимаясь вслед за Клелией по лестнице, выше и выше, на третий этаж.

— Это и есть Мартин, — ответила Клелия. — Как он тебе? Прелесть, правда?

До этой минуты Клара не представляла, в каком смысле встреченный ею мужчина подходил бы под это определение, но мгновенно такой смысл себе вообразила и ответила:

— Правда.

— А вот, — объявила Клелия, внезапно распахивая высокую белую дверь, — моя комната.

Она произнесла это с такой нескрываемой гордостью, что Клара почувствовала: ей предлагают не скрывать своего изумления и восторга, что она наверняка сделала бы, веди себя Клелия более обыденно и сдержанно. Но весь вид Клелии говорил: да, это неповторимо, это прекрасно, восхищение здесь совершенно уместно, это поразит даже самого искушенного.