Моя Антония

До их деревни было всего несколько миль. Еще одни уцелевшие сани отстали совсем немного, а коренник у Павла начал слабеть. Возле замерзшего пруда настал черед предпоследних саней, Питер ясно видел, как все случилось. Три больших волка помчались бок о бок с лошадьми, и те обезумели. Тесня друг друга, они запутались в постромках и повалили сани.

Когда крики позади смолкли, Павел понял, что на подъезде к деревне они остались одни.

— Все еще гонятся? — спросил он Питера.

— Да.

— Сколько?

— Двадцать, тридцать! Хватит с лихвой!

Теперь уже пристяжные почти волокли коренника. Павел отдал вожжи Питеру и осторожно перелез назад. Он крикнул жениху, что надо сбросить лишний груз, и указал на невесту. Жених разразился проклятиями и крепче прижал девушку к себе. Павел стал отрывать их друг от друга. Обороняясь, жених приподнялся. Павел вытолкнул его из саней, а следом выбросил и невесту. Он говорил, что сам не помнит, как все произошло и что было потом. Скорчившийся на козлах Питер ничего не видел. Первое, что дошло до сознания обоих, был новый звук, раздавшийся в морозном воздухе, — то звонил колокол в монастыре возле их деревни, сзывая прихожан к заутрене; никогда раньше его звон не казался им таким громким.

Павел и Питер вернулись в деревню одни и с тех пор всегда оставались одни. Из деревни их выгнали. Родная мать и та не хотела видеть Павла. Питер и Павел переезжали из города в город, но стоило кому-нибудь проведать, откуда они, как начинались расспросы, не знают ли они тех двоих, что скормили волкам невесту. Куда бы они ни подались, слухи о случившемся настигали их. Пять лет они копили деньги, чтоб уехать в Америку. Они работали в Чикаго, Де-Майне и в Форт-Уэйне, но им всюду не везло. Когда у Павла стало совсем плохо со здоровьем, они решили попытать счастья на ферме.

Павел умер спустя несколько дней после того, как поведал свою историю мистеру Шимерде, и его похоронили на норвежском кладбище. Питер все продал и уехал из наших мест — нанялся поваром на строительстве железной дороги, где работало много русских.

Когда Питер распродавал свое имущество, мы купили у него тачку и кое-что из упряжи. Во время торгов он ходил повесив голову, ни на кого не глядя. Казалось, ему все стало безразлично. На распродажу явился из Черного Ястреба и тот ростовщик, что держал закладные на всю скотину Питера, он скупил долговые расписки за полцены. Все рассказывали, что, когда новый владелец уводил корову, Питер ее поцеловал. Я этого не видел, но знаю другое: когда уходившие с распродажи унесли с собой всю мебель, утварь, даже плиту с горшками и сковородками и в доме Питера остались одни голые стены, он сел на пол, раскрыл складной нож и съел все арбузы, оставленные на зиму. Когда мистер Шимерда и Крайек заехали за ним в своей повозке, чтоб подвезти к поезду, они увидели, что борода Питера промокла от сока, а весь пол завален арбузными корками.

Мистер Шимерда совсем пал духом, потеряв друзей. Уходя на охоту, он часто наведывался в пустой бревенчатый дом русских и подолгу сидел там, погруженный в свои мысли. Этот дом служил ему прибежищем, пока морозы не заперли всех Шимердов в землянке. Мы же с Антонией забыть не могли про ту свадьбу. Тайну Павла мы не открыли никому, мы ревностно оберегали ее, как будто все события той далекой украинской ночи — и нападение волков, и принесенная им в жертву свадьба — случились только для того, чтобы у нас сладко замирало сердце от ужаса, когда мы об этом толковали. По вечерам, перед тем как заснуть, я часто представлял себе, что лечу в санях, запряженных тройкой лошадей, по неизвестному краю, похожему то ли на Небраску, то ли на Виргинию.

9

Первый снег выпал в начале декабря. Помню, какой вид открылся мне в то утро из окна нашей гостиной, когда я одевался за печкой: небо нависло, словно лист свинца, светлые кукурузные поля выцвели настолько, что стали совсем призрачными, маленький пруд под замерзшими ивами затянуло льдом. А надо всем кружились большие белые хлопья и, упав, исчезали в красной траве.

За прудом, на склоне, ведущем к кукурузному полю, виднелся едва заметный в траве большой круг — по нему когда-то скакали на лошадях индейцы. Джейк и Отто уверяли, что в центре круга индейцы привязывали к столбу пленных и пытали их, но дедушка считал, что индейцы устраивали на кругу скачки или просто объезжали лошадей. Под вечер, если смотреть на склон против солнца, круг всегда проступал в траве, а в то утро, припорошенный первым легким снегом, он вырисовывался удивительно четко словно мазки китайских белил на холсте. Ни разу прежде этот след прошлого не волновал меня так сильно, и я решил, что он предвещает хорошую зиму.

Как только снег слежался, я начал разъезжать по округе в неуклюжих санях, которые Отто Фукс смастерил мне, приладив полозья к большому ящику. У себя на родине Фукс учился у краснодеревщика и ловко управлялся с инструментами. Если б я не торопил его, сани получились бы еще лучше. В первый раз я поехал за почтой, а на другой день — к Шимердам, покатать в санях Антонию с Юлькой.