Моя Антония

Когда Самсон очнулся, молодая хозяйка снова подвела его к роялю. С ним пробовали заниматься разные учителя. Они находили у него абсолютный слух и удивительную память. Совсем маленьким он мог на свой лад повторить любую услышанную им мелодию. Пусть он брал не те ноты, основной мотив никогда не ускользал от него, и он передавал его по-своему — необычно и не так, как полагалось. Он приводил своих учителей в отчаяние. Д'Арно не в состоянии был учиться, как другие, его игра не поддавалась шлифовке. Так он навсегда и остался негритянским самородком, играющим варварски, но несравненно. С точки зрения фортепианной техники, он и впрямь играл прескверно, но зато это была подлинная музыка, пронизанная безупречным чувством ритма; развитое у него сильнее остальных чувств, оно обуревало его погруженную во тьму душу и ни на секунду не давало покоя телу. Слушая и наблюдая д'Арно, вы видели негра, наслаждающегося так, как умеют наслаждаться только негры. Казалось, все радостные ощущения, доступные созданиям из плоти и крови, разбросаны по этим черно-белым клавишам, и он, смакуя, вбирает их своими желтыми пальцами.

В самый разгар бравурного вальса д'Арно вдруг перешел на тихую медленную мелодию и, обернувшись к одному из стоявших сзади, прошептал:

— Там кто-то танцует. — Он мотнул круглой головой в сторону столовой. Верно, девушки: слышно, что ножки маленькие.

Энсон Киркпатрик забрался на стул и заглянул в окно над дверью. Спрыгнув, он распахнул двери и выскочил в столовую. Там кружились в вальсе Тина с Леной и Антония с Марией Дусак. Они тотчас отскочили друг от друга и со смехом бросились на кухню.

Киркпатрик поймал Тину за локоть:

— В чем дело, девушки? Что же это вы танцуете одни, когда рядом полно умирающих от скуки мужчин? Ну-ка, Тина, представь меня своим подружкам.

Девушки, все еще смеясь, пытались удрать. Тина казалась встревоженной:

— Миссис Гарднер это не понравится, — возражала она. — Знаете, как она рассердится, если вы будете тут танцевать с нами?

— Миссис Гарднер в Омахе, детка. Вас, кажется, зовут Лена, да? А вы Тони и Мария? Ну что, угадал?

О'Рэйли и другие гости уже ставили стулья на столы. Джонни Гарднер выскочил из кабинета.

— Тише, тише! — умолял он. — Разбудите кухарку, тогда я пропал. Музыки она не слышит, но стоит передвинуть что-нибудь в столовой, она уже тут как тут.

— Чего ты волнуешься, Джонни? Уволишь кухарку и пошлешь Молли телеграмму, пусть везет другую. Успокойся, все будет шито-крыто.

Джонни качал головой.

— Нет, вы не знаете, — доверительно сказал он. — Стоит мне здесь, в Черном Ястребе, выпить лишнего, Молли это учует даже в Омахе!

Гости смеялись и хлопали его по плечу:

— Ничего, с Молли мы сами все уладим. Не вешай нос, Джонни.

Молли — это была, разумеется, сама миссис Гарднер. "Молли Боун" — было выведено большими синими буквами на блестящих белых боках гостиничной тележки, "Молли" — было выгравировано на кольце Джонни, на крышке его часов и на сердце, несомненно, тоже. Он был любящим мужем и считал свою жену удивительной женщиной; он твердо знал: не будь ее, сидеть бы ему всю жизнь простым служащим в чьей-нибудь гостинице.

По сигналу Киркпатрика д'Арно распростерся над клавишами и заиграл какой-то веселый танец; его короткие шерстистые волосы взмокли от пота, поднятое кверху лицо лоснилось. Этакий сияющий африканский бог радости хмельная горячая кровь пульсировала в его жилах. Чуть только пары останавливались перевести дух или поменяться партнерами, как он тихо гудел:

— Кто там сзади ленится? Бьюсь об заклад, кто-нибудь из городских джентльменов. Ну-ка, девушки, покажите ему, что значит — пол горит под ногами!

Антония сначала, как видно, струхнула и через плечо О'Рэйли вопросительно поглядывала на Лену и Тину. У худенькой аккуратной Тины Содерболл были прелестные ножки со стройными щиколотками, и платья она носила очень короткие. Тина никогда за словом в карман не лезла и держалась непринужденней, чем другие девушки. У Марии Дусак широкое смуглое лицо было слегка тронуто оспой, но это ее ничуть не портило. Густые каштановые волосы Марии вились кольцами над низким гладким лбом, а решительные темные глаза смотрели на мир спокойно и бесстрашно. Она казалась смелой, ловкой, не слишком щепетильной, что, впрочем, соответствовало действительности. Все четверо были хороши собой: яркий румянец играл у них на щеках — недаром они выросли в прерии, а глаза сияли тем блеском, который — увы, не метафорически — принято называть "блеском молодости".

Д'Арно все играл, пока не появился его импресарио и не захлопнул крышку рояля. Перед уходом слепой показал нам золотые часы, отбивавшие каждый час, и кольцо с топазом, которое подарил ему какой-то русский дворянин поклонник негритянской музыки, услышав его игру в Новом Орлеане. В конце концов, постукивая по полу тростью, д'Арно ушел наверх, раскланявшись со всеми, кроткий и счастливый. Я возвращался домой с Антонией. Мы были так возбуждены, что и думать не могли о сне. Долго-долго стояли мы у ворот Харлингов, тихонько перешептываясь, пока холодный воздух не отрезвил нас.

8