Моя Антония

В воскресенье утром Отто Фукс должен был отвезти нас знакомиться с новыми соседями — чехами. Мы решили захватить с собой кое-какие припасы ведь чехи поселились в необжитых местах, у них нет ни огорода, ни курятника, только маленький клочок вспаханной земли. Фукс принес из погреба мешок картошки и копченый окорок, а бабушка уложила в солому, устилавшую повозку, несколько караваев хлеба, который пекла вчера, горшочек масла и пироги с тыквой. Мы взгромоздились на козлы, и лошади затрусили мимо пруда по дороге, подымавшейся к большому кукурузному полю.

Мне хотелось скорее узнать, что откроется за этим полем, но там оказалась только красная трава, и ничего больше, хотя с козел было видно далеко. Дорога петляла, как затравленный зверь, обходя глубокие лощины, пересекая широкие и пологие. А вдоль дороги, на всех ее поворотах, росли подсолнухи — многие высотой с небольшое деревцо — с крупными шершавыми листьями и с множеством побегов, увенчанных цветами. Подсолнухи прорезали прерию золотой лентой. То и дело какая-нибудь из лошадей захватывала губами цветущий стебель и принималась жевать его на ходу, а цветы качались в такт движению ее челюстей, пока не скрывались в пасти.

Дорогой бабушка рассказала мне, что чехи купили участок у своего земляка Питера Крайека, и взял он с них втридорога. Еще живя на родине, они заключили сделку с Крайеком через его двоюродного брата, который приходился родственником и миссис Шимерде. Шимерды были первыми поселенцами-чехами в нашей округе. Только Крайек мог быть им переводчиком, а переводил он как хотел. Они совсем не знали английского, не могли ни совета спросить, ни объяснить, в чем нуждаются. Фукс сказал, что один их сын, уже взрослый и сильный, сможет работать в поле, а вот отец старый, немощный и в земледелии ничего не смыслит. У себя дома он был ткачом, слыл большим искусником по части гобеленов и обивочных тканей. Он привез с собой скрипку, но здесь от нее будет мало проку, хотя в Чехии он прирабатывал, играя на ней.

— Если они приличные люди, жаль мне их, — сказала бабушка, — зимой в этой дыре у Крайека им туго придется. Даже землянкой ее не назовешь, барсучья нора и та лучше. Говорят, Крайек навязал им за двадцать долларов старую плиту, а она и десяти не стоит.

— Так оно и есть, мэм, — подхватил Отто. — Да еще всучил им в придачу своего быка и двух старых кляч и содрал как за хорошую упряжку. Я бы их предупредил насчет лошадей, старик немного понимает по-немецки, да все равно толку не будет. Чехи сроду не доверяли австрийцам.

Бабушка с любопытством посмотрела на него:

— Почему же?

Фукс нахмурился и сморщил нос:

— Да знаете, мэм, это все политика, долго объяснять.

Местность становилась все более холмистой; мне сказали, что мы приближаемся к ручью Скво — он протекает через западную половину участка Шимердов, и земля их поэтому малопригодна для обработки. Вскоре показались неровные, поросшие травой уступы глинистого оврага, по дну которого извивался ручей, и мы увидели блестящие верхушки тополей и ясеней, росших внизу, Многие тополя уже начали по-осеннему желтеть и теперь из-за этих желтых листьев да блестящей коры стали похожими на сказочные деревья из серебра и золота.

Мы подъезжали к жилищу Шимердов, а вокруг, сколько я ни вглядывался, были все те же ощетинившиеся красной травой пригорки и овраги с бугристыми откосами и длинными корнями, свисавшими там, где осыпалась земля. Вдруг на одном из откосов я заметил какое-то подобие сарая, крытого сухой красной, будто вино, травой, что росла повсюду. Рядом с сараем стоял покосившийся остов старой ветряной мельницы без колеса. Мы подъехали к этому строению, чтобы привязать лошадей, и тут я увидел прямо в откосе дверь и окно, глубоко ушедшие в землю. Дверь была открыта, из нее выскочили женщина и девочка лет Четырнадцати и выжидающе уставились на нас. За ними следом вышла еще одна девочка, совсем маленькая. Голова женщины была повязана тем же вышитым платком с шелковой бахромой, который я заметил, когда они сошли с поезда в Черном Ястребе. Женщина была не старая, но и не молодая. На ее живом, подвижном лице с острым подбородком хитро блестели маленькие глаза. Она крепко пожала руку бабушки.

— Рада, очень рада, — выговорила она с трудом. Она показала на жилище, из которого появилась, и добавила: — Дом плохо, плохо дом.

Бабушка кивнула и стала ее утешать:

— Ничего, пройдет время, устроитесь, миссис Шимерда, и дом у вас будет хороший.

С иностранцами бабушка всегда разговаривала очень громко, как с глухими. Она объяснила миссис Шимерде наши добрые намерения, и та взяла хлеб, даже понюхала его, а потом с живым любопытством стала рассматривать пироги, приговаривая:

— Много хорошо, много спасибо!

И опять потрясла бабушкину руку.