Моя Атлантида. Избранное

Парусник по Ильменю скользит,
Провожает, вопрошает Скит:
Может, это судно рыбарей
Поспешает в сторону морей,
Иль Садко поднялся из глубин,
И теперь не видно рыбьих спин?
Ты плыви, мой парусник, плыви
В синь-туман, где есть страна любви,
В дальние заморские края,
Где сейчас любимая моя,
Вспоминая нежно обо мне,
Всё грустит царевной в тишине
У окна и ждёт благую весть…
Он вернётся, если ветер есть.

«Стара часовня. Вид унылый…»

Стара часовня. Вид унылый
Совсем не мрачен при луне,
Коль слышен голос девы милой,
Который вновь летит ко мне.

Звучит он с нежностью лукавой,

Возможно, с пушкинских времён,
Являя миру боль и славу
Всех тех, чей дух был окрылён.

«Ничто так не тревожило меня…»

Ничто так не тревожило меня,
Как вечера у древнего кремля,
Когда закат по куполам скользил,
Будил века незримой тайной сил.
Но тихо всё. Не двинутся века.
Плывут, как сон, над Русью облака.
Курганы спят. До нынешних времён
Течёт, течёт, не умолкая, звон —
Минувших дней, минувших битв набат,
Но воины всех поколений спят.
И только пламя Вечного огня
Колеблется, покой Земли храня.

Ворон

Всё тот же ворон на дубу,
Всё тот же «карк» летит в столетье,
В мою страну, в мою судьбу,
Где разыгрался снежный ветер.

Не обойти его никак.

Не знаю чем, но он тревожит.
Какой-то затаённый страх
Как будто жизнь мою итожит.

Не каркай, ворон, не тревожь,

Ещё не всё вдали пропало.
И эта стынущая дрожь
Ещё сильней в меня запала.

Уходит жизнь. На склоне дней

Я рад тебя с утра послушать,
Как будто нет тебя родней,
Кому бы вдруг открыл я душу.

Всё те же песни на дубу,

Всё тот же снег, мороз и ветер,
Где к телеграфному столбу
Прибиты сумерки столетья…

«Каким иконам мы молились…»

Каким иконам мы молились,
Что в сердце свято берегли,
Какие сны нам ночью снились —
Всё, всё растоптано в пыли.

Страшнее Русь времён не знала.

Что Чингисханы, что орда?
Как пронести хоть в капле малой
Ту веру, что была всегда?

«Быть может, это голос твой…»

Быть может, это голос твой
Неяркой тенью пролетает
Над куполами, над рекой,
Звенит над ширью вековой
И в снежном ветре пропадает.

Шуршит замёрзшая река,

Промоины чернеют глухо.
Бегут, торопятся века,
И жизнь безбрежно велика,
Когда в ней есть стремленье духа.

«На торговой – ночь и снег…»

На торговой – ночь и снег,
На Софийской – свет и мгла.
На обеих в полусне
Тихо дремлют купола.

Где же к прошлому ключи,

Кто разгонит мрак и сон?
Чу! Откуда-то в ночи
Колокольный льётся звон.

Как ему я нынче рад!

Оживают ночь и снег,
И домов неярких ряд,
И времён минувших бег…

«Летит, летит степная саранча…»