Моя бульварная жизнь

Ясная уже не ходила — летала по коридорам издательского дома. Говорили, что она в совершенстве владела испанским языком, перевезла в Испанию сына и родителей и сама большую часть времени проводила в этой благословенной стране — у себя в доме.

Лично меня все это касалось лишь в том смысле, что финансирование газеты «Вич-инфо» с каждым годом сокращалось. Уже ни копейки не тратилось на рекламу издания — кто не помнит, какие замечательные теле-ролики когда-то крутились по ТВ: «Ну, очень интересная газета!» Это осталось в глубоком прошлом. Не было речи об увеличении полосности или формата — хотя все понимали, что давно пора переходить на глянец. Никак не развивался сайт. Сокращались деньги на командировки, на покупку фотоматериалов. В общем, ощущалось приближение конца, хотя я на планерках и в частных беседах с сотрудниками всячески отрицала это, наоборот, изображая бурное веселье и бодрость. Нельзя было допускать паники в коллективе! Никаких панических настроений — иначе делу и вправду быстро придет конец.

Цензура не дремлет

В стародавние советские времена — золотые времена «Московского комсомольца» — судьба свела меня с Александром Евгеньевичем Бовиным. Ну, как свела — обычная журналистская встреча. Я пошла к нему за интервью. А времена были хоть и советские, и отделы литования (попросту говоря, цензура) существовали еще во всех редакциях, Горбачев уже объявил перестройку, и кое-что у цензоров можно было отвоевать.

Бовин тогда увлекался исследованием темных эпизодов Великой Отечественной войны. Хотя он был одним из самых известных и уважаемых журналистов-международников, круг его интересов всегда менялся и часто лежал в плоскости отечественной истории. В частности, в интервью он говорил о существовании заградотрядов — тогда мало кто о них знал. В первые годы войны, когда на линии фронта не хватало оружия и техники, по приказу Главнокомандующего товарища Сталина выстраивали цепочку из живых безоружных людей. Кто пытался бежать — в тех стреляли свои же… Именно в этот факт и уткнулась наша цензура. Хотя я очень уважала и понимала нелегкий труд главного цензора Марка Львовича, я пошла на него в наступление, размахивая, как флагом, книгой Жореса Медведева, где такие отряды уже упоминались. Но Марк Львович, который всех нас называл исключительно детками, был неумолим. Из интервью требовалось удалить один из самых жареных и вкусных кусочков, и я, как маленькая девочка, побежала жаловаться Бовину.

Александр Евгеньевич обладал не только нестандартной яркой внешностью, но и твердым, я бы сказала — политическим характером. В 70-80-е годы он был безумно популярен только потому, что всегда исхитрялся говорить правду, а ведь это было время поголовного вранья. Но если ему правду не давали сказать по каким-то политическим причинам, он молчал. «Лошадь можно подвести к водопою, — любил говорить он, — но заставить напиться нельзя». Бовин часто мелькал по телевизору — вел единственную в то время передачу про иностранную жизнь «Международная панорама», его узнавали на улице, в кафе и ресторанах, куда он любил захаживать. Однажды лютой зимой мы сидели с ним в ресторане «Узбекистан» (нет сейчас такого ресторана, на том месте что-то вроде «Белого солнца пустыни») и обсуждали очередной кризис власти в загнивающих капиталистических странах. Бовин с искрометным юмором рассказывал про загнивание, я, конечно, хохотала. А официанты замучились таскать нам на столик шампанское, которое посылали ему с соседних столиков поклонники. Бовин любил шампанское — не типично мужское увлечение, зато пить искристый напиток он мог в неограниченном количестве. И вот допивая уже седьмую или восьмую бутылку, он вдруг спросил меня: «А чего бы тебе хотелось еще поесть такого вкусненького, эксклюзивного?» Я засмеялась: «Арбуза!» На улице декабрь и абсолютный застой!

Александр Евгеньевич подзывает официанта: «Милейший, мы бы хотели заказать свежий, и, заметь, спелый арбуз». Лицо официанта вытягивается, но он не смеет сказать «нет» именитому посетителю. Натянуто улыбается и бежит к метрдотелю. Метр уходит посоветоваться в глубины кухни — то ли к повару, то ли к директору. Через пять минут директор — выходец из той страны, чьим именем назван ресторан, — улыбаясь во все свое широкое лицо и раскинув руки приблизился к нам. Бовин что-то сказал ему по-узбекски — тот совсем растаял. Они постояли, обнявшись, посреди изумленного зала.

Через полчаса у нас на столе стоял красиво декорированный арбуз — свежайший и наивкуснейший. Так и осталось загадкой, откуда его приволокли среди лютой зимы?

Бовин приехал в редакцию и пошел к Марку Львовичу разбираться. Первые слова, сказанные цензору, были: «Я как раз пишу статью о работе цензоров на территории Советского Союза, мне необходимы живые и свежие факты». Дальше они говорили за закрытыми дверями, но в результате все слова в моем интервью остались на своем месте. Вечером я встретила старого цензора в гардеробе. Спросила про Бовина. Марк Львович ответил: