Моя Чалдонка

Вон кто — Володя Сухоребрий! Тощий, щуплый, а лезет. Обозлился, даже родинка над губой словно потемнела, а волосы, будто у ежа, поднялись.

— Ты что! — дуя на обожженную ладонь, наступал на него Дима. — Чего встреваешь?

— А ты не дерись. — Володя побледнел, но не двигался с места. — За что ты ее?

— И костюм испортил! — возмущалась пухлощекая Маша Хлуднева, пытаясь счистить грязь с Тамариного костюма. — Теперь что ей дома будет?

— Пусть не обзывается! — подал голосок Веня. — А костюм новый заведет, она богатая!

А Дима все напирал на Володю:

— Тебе каких шишек навешать — сосновых или кедровых? — подталкивал он Володю плечом, присматриваясь, как бы ловчее зацепить его.

— Попробуй! Шишкарь нашелся!

Володя повел острым плечом, быстро отступил и выставил перед собою полусогнутую левую руку.

А из плотного кольца школьников уже раздавались поощрительные возгласы:

— Покажи-ка ему. Голован!

— Не робей, Володька!

— Поскорее, а то звонок!

Они уже сцепились, когда раздвинув круг, рослый парень в суконной куртке легко разнял их и стал между ними, не переставая спокойно и вкусно жевать.

Ерема Любушкин очень вырос за лето, раздался в плечах. Рукава его курточки чуть прикрывали локти, и вообще курточка сильно стесняла его. Широкое лицо Еремы с маленьким прямым носом почернело от загара, руки — в мозолях, трещинах, засохших царапинах. Он чуть не все лето провел в тайге, за Амазарским хребтом, на рубке и сплавке леса, и пахло, казалось, от Любушкина сосновыми свежими плахами, березовой корой, смоляной кедровой шишкой.

— Хватит, в другой раз! — сказал Ерема Любушкин, перестав на секунду жевать и надувая щеку; лицо его сразу стало и важным и смешным.

— Тебе-то что! — обозлился Дима. — В другой раз я тебе наподдам!

— Мне?

— Ерема, не мешайся, — сказал Володя, — отойди-ка, отойди!

— А не отойду!

Кольцо школьников задвигалось, сместилось.

— Тонечка идет! — крикнула Лиза Родионова. — Ерема, перестань жевать серу!

Антонина Дмитриевна подошла своей летучей походкой. В руках у нее был серебряно блестевший спортивный четырехствольный свисток.

— Чего это вы p-распетушились? — сказала она с лепкой запинкой. — На кого же ты похож, Дима!

Неожиданным движением она сняла с Диминой головы картуз, пригладила торчащие во все стороны соломенные волосы, застегнула пуговицу ковбойки. Дима отстранился.

— Опоздали вот — Пуртов и Отмахов. И Анне Никитичне нагрубили. — Маша Хлуднева очутилась рядом с вожатой и заглядывала ей в лицо. — Еще драться вздумали!

— Опоздали! Разобраться надо! — В руках у Вени засиял на солнце толстый глянцевитый лист бумаги. — Это что?!

— Зачем же вы нагрубили новой учительнице? Эх, вы! — сказала Антонина Дмитриевна. — Отдали бы ей записку, и все!

— Как же! Вам велено отдать! Вот.

— Что ж, посмотрим, что у вас за оправдание!

Антонина Дмитриевна, кинув быстрый взгляд на мальчиков, развернула листок.

— Ой! — Она приложила руки к груди. Свежее, ясное лицо покрылось краской. Ветерок играл ниточкой-волоском, забежавшим на лоб. — Он сам… сам вам передал?

— А как же, — ответил Веня и, подумав, добавил: — Нас еще компотом угостили. Персики в сиропе.

Дима с безразличным видом крутил свой картуз. Антонина Дмитриевна обернулась в сторону южных сопок, спокойно глядели черные впадины туннелей. Холодно-ласковые пестрели над ними сопки. Да, пройдут еще эшелоны. Десятки. Сотни. Но тот, который прошел час назад, здесь уже не пройдет. Никогда. Ведь вот так близко, рядом был он — Алеша…

Больше ни о чем не спросила Антонина Дмитриевна мальчиков. Повернулась и почти побежала к школе. А Веню и Диму окружили товарищи.

— Хоть бы рассказали толком про Алексея Яковлевича, — попросил Володя. — Всем интересно.

— Это пусть Венька! — ответил Дима. — Он умеет.

— Давай, Свист, давай! — поощрил Ерема.

Веня, довольный вниманием товарищей, начал:

— Только мы подошли к разъезду, смотрим — эшелон идет, длинный-длинный, хвоста не видать. Стоим под откосом, вагоны считаем и вдруг слышим: «Веня, Дима!» — Алексей Яковлевич! Мы как закричим, Чернобоб как залает! Поезд и остановился — наверняка машинист услыхал. Мы — к вагону. Смотрим — полковник сидит, консервы ест. И Алексей Яковлевич уже спрыгнул, а нашивки у него лейтенантские. — Веня подумал: — Нет, кажись, капитанские!.. Давай нас обнимать, целовать: «Это, говорит, товарищ полковник, мои самые лучшие друзья!»

Ерема напыжил щеки, еле удерживаясь, чтобы не гоготнуть. Дима слушал с равнодушным видом.

— «Хотите, говорит, со мной?» — продолжал рассказывать Веня.

— Ну да, так и сказал? — Ерема щелкнул себя пальцем по надутой щеке.

— А как же! Только тут поезд тронулся, мы, значит, рядом с эшелоном побежали, чтобы записку словить, а Дима споткнулся, да чуть не под колеса… — Веня скосил глаза на Пуртова: «Вон как выручаю!»

— Врешь ты, Венька, — прямо сказал Володя. — Ну, ты соображаешь, зачем Алексею Яковлевичу брать вас с собой?

Когда Вене Отмахову не верили, он начинал размахивать руками, вызывать на спор, жарко клясться.

— Да мы с Димой! Вы еще не знаете!.. — И вдруг он как-то странно булькнул и замолчал.