Пытка не закончилась и дома. Никита тяжело поднялся на пятый этаж, вытащил ключ, но дверь в квартиру легко подалась. Передернув плечами, Никита, не раздеваясь, прошел через просторную, заставленную старомодной добротной мебелью прихожую и остановился на пороге своей комнаты.
У письменного стола стоял отец. Он медленно обернулся к Никите, сжимая в руке небольшой шприц, в бурых пятнах засохшей крови на внутренней стороне стекла.
«Идиот, забыл на столе. И надо же было этому заявиться. Что ж, папик закончил наконец очередной шедевр и явился меня наставлять, — вяло думал Никита. — А, черт… Наплевать! Теперь уже все равно».
–Никита, сынок, что это? — спросил отец.
В голосе его не было обычных металлических ноток, напротив, в нем слышалась неподдельная тревога. И Никита невольно почувствовал болезненное удовлетворение, как в детстве, когда его наказывали, и он, рыдая, воображал себе: «Вот умру сейчас от горя, вы тогда еще пожалеете, поплачете, а будет поздно».
Пожав плечами, Никита прошел к кровати, лег, не снимая ботинок, уткнулся лицом в мягкую, пахнущую утюгом подушку.
«Все равно, все равно, только бы быстрее отделаться…»
–Сынок, что же ты делаешь… — необычно тихо сказал Редников. — Ведь как же… Франция, кино, твое будущее. Никита, Никита, ты слышишь?
Он наклонился и потряс сына за плечо.
–Оставь меня в покое, — глухо отозвался Никита. — Мне все равно.
–Но почему? Ты ведь хотел, мечтал… Что случилось, сын?
–Ты прекрасно знаешь, что случилось, — не поднимая головы, проговорил Никита.
Дмитрий Владимирович помолчал. Никита чуть повернул голову, так, чтобы можно было видеть отца. Он и сам до конца не понимал, так ли сильно его отчаяние или он все-таки немного актерствует, давит на жалость, как поступал еще ребенком, когда очень нужно было получить желанную игрушку.
«Он сделает все, что я попрошу», — неожиданно мелькнуло в голове.
–Это… из-за той… девушки? — наконец догадался Редников.
–Да! — крикнул Никита, вскакивая.
Дмитрий увидел, что изможденное, осунувшееся лицо сына пошло пятнами, запавшие глаза лихорадочно блестели из-под покрасневших век.
–Да, — срывающимся голосом продолжал Никита. — Из-за нее… Она… знать меня не хочет, а я… Я больше не могу…
Он снова рухнул лицом в подушку, продолжая исподволь наблюдать за отцом. Редников отвернулся к окну, вытащил папиросу, выстучал ее о подоконник, затем произнес внятно:
–Хорошо. Я понял.
Он резко обернулся, подошел к Никите, опустил ладонь ему на плечо, сказал тихо:
–Сынок, я очень прошу тебя, не надо больше. Ты хоть мать пожалей. А то, что ты сказал… все образуется. Мы что-нибудь придумаем. — Дмитрий вышел из комнаты.
Дождавшись, когда стихнут его шаги, Никита встал. На душе было муторно. Горло сдавливал едкий неприятный стыд. Думать о своем сегодняшнем поведении: о том, как со злостью выкрикивал гадости Але в лицо, о том, как разделался с отцом, — было мучительно. Никита щелкнул клавишей магнитофона. Но взревевшая музыка не выветрила из головы ненужных воспоминаний. Он прошелся по комнате, постоял у окна, отгоняя навязчиво стучавшую в виске мысль. Потом все-таки снял телефонную трубку, набрал номер и вполголоса проговорил:
–Николя, здорово, это я. Есть че?
2