Моя чужая жена

Ей удается выбраться из зарослей, выбежать на широкое, растянувшееся до горизонта поле. В тяжелом безветренном воздухе застыли колосья. Ноги наливаются тяжестью, и Аля, делая над собой неимоверное усилие, движется вперед, страшась того, что может увидеть. Перед ней блестит лента реки, и девушка видит там, прямо над водой, смутный силуэт. Она пытается окликнуть видение, но голос не слушается ее, из груди вырывается лишь сдавленный стон.

Но человек, кажется, все же расслышал, обернулся. И Аля узнает это лицо — знакомое, родное. Высокие, резко очерченные скулы, черные насмешливые глаза, словно посеребренные волосы. Но почему оно такое бледное, восковое? Откуда эта испарина на впавших висках?

—Митя! — хрипло кричит она. — Митя!

Человек глядит поверх ее головы, не замечая, отворачивается, шагает вперед. И видение тает, растворяется в плотной, окутывающей воду дымке.

Аля распахнула глаза, перевела дыхание, вглядываясь в черноту комнаты. Она поднялась на постели, с удивлением обнаружила, что спит одетая. Рядом на подушке сладко посапывала дочь. С Алиных колен сползла на кровать детская книжка, и она поняла, что, должно быть, уснула, читая девочке сказку. Аля склонилась над ребенком, поцеловала горячую, раскрасневшуюся во сне щеку. Дочка легко улыбнулась, не открывая глаз.

В передней тренькнул дверной звонок, и Аля сообразила, что, наверное, он звонит уже не в первый раз, этот звук и разбудил ее. Она поспешно спрыгнула с постели, пригладив волосы, прошла в прихожую, распахнула дверь. На пороге стоял улыбающийся Фьера. Он церемонно раскланялся с ней, потряс пухлой папкой.

–Наш сценарий близится к концу, Александра. Я принес вам кое-какие новые замечания.

Аля рассеянно приподняла бровь, все еще не в силах выбраться из жаркого мутного кошмара.

–Конечно, Патрик, проходите. Сейчас приступим, я только кофе сварю.

Работа над сценарием длилась уже несколько месяцев. Але доставляло удовольствие выдумывать вместе с Фьера новые сюжетные повороты, наполнять персонажей своими собственными переживаниями, в которых страшно признаться даже самой себе. Фьера убеждал ее, что фильм о трудной судьбе Лени Пожарского выйдет отменным.

Аля приготовила кофе, разлила по крохотным чашкам. Странно, но тревога все еще не отпускала ее. Сердце замирало и вздрагивало, плохо слушались ледяные пальцы.

Она вошла в комнату с подносом, расставила чашки на низком журнальном столике. Патрик уже разложил листки на диване.

–Александра, давайте посмотрим… Вот тут, в пятнадцатой сцене, мне кажется, нужно дожать конфликт.

Аля взяла из его унизанных перстнями пальцев страничку, проглядела напечатанные на машинке строчки, почти не понимая, что в них написано.

–Вам сегодня нехорошо? — участливо осведомился Патрик. — Вы какая-то рассеянная…

Аля неожиданно резко встала, произнесла вмиг осевшим голосом:

–Патрик, вы меня извините, мне нужно позвонить. Я вернусь через минуту.

Фьера замахал руками — мол, конечно-конечно, какие могут быть вопросы. Аля заперлась в другой комнате, сняла телефонную трубку, вздрогнула от прикосновения прохладного пластика к разгоряченному лицу. Пальцы сами набрали знакомый номер.

«Только спрошу, только узнаю, что все хорошо, — клятвенно обещала сама себе Аля, слушая дребезжавшие в трубке гудки. — Узнаю и дам отбой. С этим покончено навсегда, я давно решила. У меня другая жизнь, и я… счастлива. И никому не позволю в этом усомниться».

–Да! — ответила трубка голосом Никиты. Необычным голосом, каким-то притихшим, подавленным.

–Никита, — начала она. — Это Аля. Извини, что так поздно…

В трубке помолчали, затем Никита произнес неожиданно ядовито:

–А-а-а… Значит, ты уже знаешь…

Пальцы свело судорогой. Аля отчаянно прошептала:

–Что знаю?

–Ну про отца… — протянул Никита где-то далеко-далеко. — Что у него был инфаркт…

Аля медленно опустилась на стул, крепче прижала трубку к уху. Там, в дальней комнате, Фьера включил радио, из приемника потекла какая-то раздражающая тревожная мелодия. Аля поняла, что знает мотив, только слова были незнакомые, французские.

«Нет, тут должно быть что-то другое… Я сейчас вспомню…» — рассеянно думала она.

Никита, кажется, испугался затянувшегося молчания и тут же бросился утешать ее: