Моя дорогая

– За веснушки! – убежденно произнес Филипп. – За смех. Знаешь, она умеет так звонко, заливисто смеяться!.. От нее еще свет идет. Она как солнце для меня!

– Ты шутишь? Нет, ты бредишь! А вдруг и правда ты заболеешь, серьезно и надолго? Она не станет за тобой ухаживать, учти. А если из-за каких-то мошенников потеряешь все свои финансы? Она тоже не помчится тебя поддерживать. Да мало ли ужасов вокруг творится… Ты, ты, ты же собственными глазами это все видел и видишь! Это какой-то идеализм – утверждать, что сейчас все хорошо и благостно, пропасть невозможно…

– Ладно, я пошел. Пора. И вообще… Оля, блин, нельзя строить свою жизнь в расчете на одни страдания и неприятности. Кому нужна такая жизнь?! Да свихнешься быстрее, воображая грядущие неприятности. И жизнь прекрасна, Оля, все равно прекрасна! Я хочу думать о том, что впереди – самое лучшее, а не боль, кровь и потери. Да, возможно, они будут, но они не властны надо мной. Не они руководят моей жизнью. Не о них я думаю все время.

– Еще минутку, – Ольга схватила его за руку. – Ну тогда чего бы тебе не вернуться к Лоре? Ты ведь ее именно так и любил, тоже как солнце… Наплевал бы на ее предательство и вернул бы себе.

– Оля. Ну ты чудная, – отцепив ее руку, с укоризной вздохнул Филипп. – Я уж сто лет как ее разлюбил, эту Лору.

Он встал со скамейки и пошел прочь – невысокий и какой-то удивительно ладный, красивый. В нем Ольге нравилось все абсолютно. И тело, и лицо, и волосы, и душа. И даже эти странные мысли, что, оказывается, бродили в голове у Филиппа, тоже ей нравились. Пугали, смущали, но завораживали своей странной, парадоксальной логикой.

Надо же. Все должно быть только для радости.

И любить, как выясняется, можно не за надежность, а за веснушки. Впрочем, если подумать, то и Оля тоже любила Филиппа за какую-то несущественную ерунду. Да, точно. Ведь от его кожи пахло абрикосом! И это оказалось важнее всего, важнее всех прочих мужских и человеческих достоинств Филиппа.

Ольга поднялась, побрела прочь.

Она плакала и улыбалась. Слез не вытирала – они градом текли по ее щекам. Солнце ласково гладило ей затылок.

Она оказалась за пределами территории больницы, не сразу смогла сообразить, куда надо идти. И вдруг увидела трамвай, почти бесшумно катящийся мимо. Сбоку, на табличке, были написаны номер маршрута и конечная остановка. Название улицы показалось Ольге знакомым. Но откуда? «Так это там живет Петр Васильевич! Это знак, точно знак!»

Ольга сорвалась с места вслед за трамваем, бежала с такой скоростью, словно пыталась догнать свою мечту. Успела в последний момент, к тому же водитель решил подождать ее.

– Спасибо… – Ольга, ворвавшись в салон, бухнулась на свободное кресло, смахнула слезы с глаз.

Трамвай ехал долго, почти час, наверное, медленно и осторожно преодолевая повороты рельс, зависая на каждой остановке, впуская и выпуская пассажиров, которых становилось все больше. Наконец, трамвай остановился, водитель по громкой связи объявил, что это конечная.

Ольга спустилась по ступеням на мостовую, мысленно твердя адрес, по которому жил отец Филиппа, Петр Васильевич.

К чему он Ольге, этот человек, чем знакомство с ним может ей помочь, она сама пока не знала. Раньше, наверное, будучи другой Ольгой, она бы пилила себя: зачем, да почему, какой смысл, неудобно, неприлично, глупо – безо всякой цели отправляться к незнакомому человеку, но сейчас подобные мысли уже не одолевали ее.

Ибо ответ на все один: там видно будет.

И вообще, оказывается, в силах каждого человека изменить этот мир. Не надо сидеть и ждать, надо стучаться во все двери, трясти руками решетки на окнах, кричать и звать. Вот если расшатать все вокруг, завести всех окружающих, саму ситуацию скрутить в тугую пружину – потом непременно должно что-то случиться. Рухнут каменные стены, разлетятся в разные стороны кирпичи, раскричатся, рассорятся все! И кто знает, может быть, все сложится именно так, как и требовалось изначально.

Вот он, этот дом, довольно старый… Ольга набрала номер квартиры на переговорной панели.

«Сколько там? Девятый час… Надо же, как быстро летит время!»

– Кто там? – отозвался мягкий мужской голос.

– Доброе утро. Я подруга Нади и знакомая Филиппа. Вчера Надя привела к вам мальчика, и я решила вам помочь. Ну, наверное, тяжело мужчине возиться с ребенком… Если что – позвоните Филиппу, спросите у него про меня, я Ольга!

– Что-то много подруг у моего сына, непохоже на него! – послышался грустный, бархатистый смех. – Ладно, мне терять нечего, заходите.

Ольга поднялась на нужный этаж, дверцы старого лифта, дребезжа и постанывая, разъехались в стороны, выпуская ее наружу.

Собственно, Ольга ожидала увидеть сейчас тоже старого человека. Конечно, шестьдесят лет (именно столько исполнилось Петру Васильевичу) – это еще не дряхлость, но, с точки зрения молодой женщины, это все равно очень солидный возраст. Вслух произнести неприлично, грубо, а мысленно признаешь: старик, да.