Моя другая жизнь

Она подбросила в камин несколько кусков угля, подтолкнула их щипцами ближе к огню. В этом была определенность: пусть сгорят дотла, и побыстрее; сгорят и погаснут; тогда он уйдет. Она не хочет выставлять меня за дверь, но всячески намекает, что гостеприимство ее формально, вроде филантропических порывов, заставляющих ее посылать в Африку шерстяные вещи. В ней нет бесшабашности, а приглашение в дом — лишь робкая попытка доброты. Остальное я просто придумал.

Но она все же заслуживает правды. Надо сказать ей мое настоящее имя.

Я бы и сказал, не испытывай она такой неприязни к Эдварду Медфорду. И дело было не только в моей уязвленной мужской гордости, — что за идиотское выражение! — просто я ей не очень-то нравился, я сам, моя внешняя оболочка. Свалился вдруг ей на голову, этакий невежда-американец. Даже не весельчак — как положено путешественнику. Просто нескладный дурень.

Поэтому я и удержался, не выпалил мое истинное имя. И был теперь даже рад, что соврал при знакомстве. Экое выдумал имечко: Эдвард Медфорд! Что ж, пускай издевается, а его на самом деле и нету! У этих американцев такие странные имена… Чушь!

— Знаете, там, в «Ключах», вам не следовало приглашать меня в гости.

— Вы выглядели таким потерянным. К тому же канун Рождества.

— Значит, я — ваша рождественская благотворительная акция?

— Еще у меня день рождения. Может, это был маленький подарок самой себе?

— Так все-таки что? Решите наконец.

— Вы сердитесь.

Мне показалось — возможно, без всяких на то оснований, — что она говорит со мной свысока. Видно, жало отказа засело очень глубоко, один этот дешевый театральный наигрыш чего стоил: Вы что же, возомнили, будто я тут же улягусь с вами в постель? Но самое ужасное, что рядом с ней я был не самим собой, а просто грязным путником, случайно забредшим в эту Черную Яму.

— Я не сержусь. И ценю, что вы меня приютили. — Заметив, какое впечатление произвели мои слова, я тут же добавил: — Не беспокойтесь, скоро уйду. — Она промолчала. — Мне-то, откровенно говоря, показалось, что вам хочется с кем-то пообщаться.

— Решили, что я подыхаю от одиночества? — Она тихонько засмеялась. — Забавно.

— Вам что же, никогда не бывает одиноко?

— Мне некогда. Я страшно занята! — И, словно в объяснение, выпалила одно лишь слово: — Рождество!

— Вы были замужем?

— Нет, — резко ответила она.

— А помолв…

— Вопросики! — оборвала она меня и отвернулась. — У меня был когда-то жених. Умер, к несчастью.

— На свете немало хороших мужчин, — произнес я как бы в утешение.

Она оскорбилась, напряглась, точь-в-точь как от моего давешнего прикосновения.

— Я не воспринимала его как одного из многих мужчин.

Я промолчал — из уважения к памяти этого неизвестного мне человека.

— Несколько лет назад я встречалась с одним… — Она говорила как-то неуверенно. «Встречалась» означает, что между ними было все, подумал я. — Только он уехал.

Слова сами по себе печальные, но произнесла она их без горечи или сожаления, лишь чуть задумчиво. Это меня и привлекло в ней: кураж и внутренняя свобода; и еще я вообразил, будто она не случайно выбрала именно меня. Что ж, зато теперь все прояснилось. Ей просто вздумалось поболтать. Отлично, буду болтать.

— Вы, должно быть, много читаете?

— А вы полагаете это странным?

Я разозлился. С чего вдруг я «полагаю это странным»? Напротив, я безмерно счастлив. Но так уж она самоутверждалась, ничего не поделаешь.

— He только вам, многим кажется это странным. Люди не понимают, что я нахожу и той или иной книге, в авторе. А я не могу объяснить… Это такое чувство… полет воображения… Буйство фантазии. — Она снисходительно улыбнулась мне со своих интеллектуальных высот. — Взгляните на это иначе. Вы ходите в походы, а я путешествую по книгам. Новые тропы, новые сцены, новые люди. Вы странствуете, а я читаю. Это как глоток свежего воздуха.

Продолжая разыгрывать туриста-простака, я задал невинный вопрос:

— Может, порекомендуете мне что-то из этих книг?

— Из этих — любую. Я храню только те книги, которые стоит перечитывать. От остальных избавляюсь.

— Значит, все ваши книги равноценны? — Я обвел рукой полки. — И среди них нет любимых?

Какое-то садистское чувство во мне требовало, чтобы она произнесла мое имя: лишь тогда наши отношения, возможно, сдвинутся с мертвой точки.

— Я люблю читать о далеких странах, — сказала она.

— Что именно? Это? — Мои пальцы задержались на «Москитовом берегу», «Большом железнодорожном базаре» и других книгах автора, стоявшего между Теккереем и Томасом.

— Все, что питает мои фантазии.

— Какие же у вас фантазии? Расскажите…