Моя другая жизнь

Дохлое дело. Гостиница моя ужасна. Ее обитатели — злобные, двуличные люди — обвиняют меня, тычут пальцем из каждой стены. От перемены часовых поясов до сих пор мутит. Туфли после утренней прогулки насквозь мокрые, пусть этого не видно, но это так. А пресловутый обед просто не состоится. Даже если я вовремя доберусь до Бёрдвудов, там не будет ни обеда, ни королевы. Все это какой-то бред, недоразумение, страшный сон — мой постоянный кошмар унижения и преследования. И я вот-вот проснусь — в своей постели на Кейп-Коде, проснусь со стоном и буду слушать, как ветер задувает под обшивку из кедрача, как шурует в кустах можжевельника, точно шваброй.

Такси мигом доставило меня на набережную в Челси, где совсем рядом с Лебяжьей аллеей за высокой оградой стоял особняк, и парадный подъезд его был залит светом прожекторов. Перед ним — я разглядел это сквозь мерное мотание дворников на лобовом стекле — мигали репортерские вспышки, стояли полицейские машины, толпились сами полицейские.

Опустив стеклянную перегородку, мой водитель спросил:

— Вы случаем адрес не перепутали?

— Нет, это здесь.

— А что тут за представление? Аж земля ходуном ходит.

— Сюда прибудет на обед королева.

— Благослови ее Господь. С вас ровно шесть фунтов. — Однако, получив еще и на чай, он устыдился. — Спасибо, начальник. Идите осторожно.

2

Внутри дома, казалось, готовились к спиритическому сеансу высшего пошиба. Всех трясло как в лихорадке, все высказывались по любому поводу, но никто никого не слушал. Сначала со мной поздоровался швейцар, видимо нанятый ради высокого визита, затем меня натянуто приветствовали хозяева дома. Гости — лощеные, разодетые — пребывали в тревожном ожидании. Мне вручили карточку. На ней в виде четырех кругов были изображены столы. Мое место обозначалось красной точкой. Все были начеку, все к чему-то прислушивались, но накал ожидания не позволял ничего расслышать. Преобладали в этом обществе американцы: называли друг друга по имени, сияли улыбками, скользили поверх голов блестящими беспокойными взглядами.

В зеркале просторной залы я выглядел все-таки лучше, чем ожидал: вполне пристойный гость на званом обеде. Кроме Лейрда Бёрдвуда и его жены Чармиан, мне пока не встретилось ни одного знакомого лица. Стоявший возле меня мужчина приветливо улыбнулся. Я попробовал с ним заговорить. Но он был так напряжен, что в буквальном смысле оглох. Я двинулся дальше, и тут же какой-то человек обратился ко мне с бурной, почти истерической речью; такая словоохотливость, очевидно, тоже объяснялась невыносимостью ожидания. Так, наверно, ведут себя пассажиры застрявшего лифта: все признаки клаустрофобии, тревоги, страха. Королеву никто не упоминал.

Кто-то спросил:

— Над чем вы сейчас работаете?

Я стал, по обыкновению, выкручиваться и с облегчением увидел, что спросивший меня не слушает.

— Весьма неожиданно, — говорил в это время Бёрдвуд, а какая-то дама отвечала ему:

— Пожалуй, лучше об этом не думать.

О чем? О королевском визите? Размышлять тут, на мой взгляд, было особенно не о чем, но все, разумеется, только об этом и думали. Мы были участниками спиритического сеанса, и поскольку он должен был вот-вот начаться, все до обморока боялись упомянуть предмет нашей встречи, упомянуть «дух», который мы должны вызвать верчением стола. Драматизм момента порождал банальнейший треп. Все жаждали лицезреть венценосную эктоплазму, но болтали взахлеб, притворяясь, что она нас ничуть не интересует. Гости-англичане были еще болтливее, чем американцы.

— По-моему, солнце порывалось сегодня выглянуть из-за туч.

— Нам чрезвычайно повезло этой зимой.

— А поездка в Гудвуд оказалась чистейшим безумием.

Официанты, более спокойные и одетые лучше гостей, разносили напитки. Они предлагали их, как мне показалось, несколько надменно, чуть ли не издевательски.

Мужчина с мертвенно-бледным лицом и, видимо, очень тесным воротничком рубашки произнес неестественно высоко и неискренне:

— Только пил и ел — показал себя совершеннейшей свиньей!..

— Послушайте, над чем вы сейчас работаете? — спросил меня еще кто-то.

Главный принцип жизни — всегда быть на коне. А уж признаться, что у тебя плохие новости, — это вовсе дурной тон, особенно когда впереди маячит призрак королевы. Да, все мы страшно волновались, но все ощущали свою избранность: именно нам выпали честь и счастье встретиться с королевой в частном доме.

— Так над чем вы сейчас работаете?

Мы стояли под хрустальными канделябрами — мужчины в черном, женщины в нарядных платьях, — сеансу пора было бы начаться, и мы беспомощно ждали хоть какого-то сигнала. Ну пусть, пусть произойдет хоть что-нибудь! Однако на огромные распашные двери никто не смотрел: подглядывать — против правил.

— Как-то не пишется… — ответил я.

Никто не слушает. Никто не слышит.

Мужчина произнес:

— Ведь так всегда бывает, верно?

О чем он? Стоя ко мне лицом, он продолжал свою туманную мысль, а я по-прежнему его не понимал, да это было и не важно, потому что смотрел он мимо.

Вдруг все смолкли.