Моя другая жизнь

На той же неделе позвонил Хивидж и предложил отрецензировать книгу Уолтера Ван Беллами. Интересно, помнил ли он, что я познакомился с Беллами у леди Макс? Книга называлась «Тревога и уныние» — его первое публичное признание в том, что он лечился от депрессии. Рецензия должна была быть доброжелательной, но вдумчивой, глубокомысленной, полемичной. Ничего бесчестного в рецензировании нет, однако хорошая рецензия нередко способствует успеху книги, а рецензент становится известен благодаря этому успеху.

— Полагаю, вы прекрасно справитесь, — сказал Хивидж. — Объем — тысяча пятьсот слов.

Объем — это деньги: чем длиннее текст, тем больше чек. Еще один главный обзор номера; его прочли (благодаря Беллами, а не мне) многие и потом цитировали. Казалось, что теперь в общественном сознании мое имя накрепко связано с именем Беллами.

Меня пригласили выступить в радиопередаче «Калейдоскоп» — поговорить о книге Беллами. Вел передачу желтоглазый человечек в покрытом пятнами джемпере на пуговицах, с сильным раскатистым голосом; он вроде бы расхваливал произведение, но по сути умалял его достоинства. Затем он задал мне несколько наводящих вопросов о книге, вскоре громко поблагодарил меня, назвав мое полное имя, и после музыкальной отбивки — «Люблю Нью-Йорк в июне» — сказал в микрофон:

— А теперь еще один, но совершенно иной американец.

И начал говорить о новом фильме Вуди Аллена. За выступление мне заплатили двадцать фунтов.

Гонорар тут не важен — как любил выражаться Маспрат, «деньги с неба свалились»; главное, что я стал в Лондоне заметной фигурой. А ведь года через два-три после приезда туда мой литературный агент устроил мне встречу с одним из продюсеров «Калейдоскопа» — в надежде, что я буду приглашен для постоянного сотрудничества, но меня отвергли. Участие в передаче было для меня очень важно: теперь я убедился в ее мелкотравчатости.

Может быть, мелкотравчатость — это ключ к успеху? После моего выступления многие говорили, что слышали меня, в том числе и Уолтер Ван Беллами.

— Дорогой мой, — он явно был в хорошем настроении, — я тут слышал вас по радио.

Он пригласил меня на чай в гостиницу «Чаринг-Кросс». Может, это очередная его безумная затея, подумал я, подозревая даже, что он не придет на встречу. Но Беллами, большой и взлохмаченный, уже стоял в вестибюле — явился за десять минут до назначенного срока.

— Здесь когда-то было очень импозантно, — сказал он, хмуро поглядывая на выцветшую обивку кресел, пока официант-испанец накрывал нам чай. И, немного помолчав, добавил: — Я все больше убеждаюсь, что этот город совершенно несносен.

— А мне он только-только начал нравиться, — улыбнулся я.

— Объясните чем.

Он строго воззрился на меня, словно школьный директор, и не отвел взгляда, пока я не закончил фразу.

— Работается хорошо.

— Это я могу понять.

— И город ко мне добр. Я завел нескольких друзей. У меня появилось чувство, что я здесь не чужой; раньше такого не было.

— Ну да, — неуверенно произнес он без намека на одобрение.

Я понял эту интонацию. Мои слова его отнюдь не обрадовали, но он решил принять их за чистую монету, подозревая, что я добросовестно заблуждаюсь. Он был сердит и раздражен, но и не пытался разобраться в своих чувствах — слишком многое пришлось бы обсуждать вслух. Упоминание о моих новых друзьях вселило в него сомнения, возможно, вызвало зависть и недоверие. И все это он вложил в свое «ну да». Но затем все же продолжил:

— Когда впервые приезжаешь в Лондон, город кажется огромным — размером со всю Англию. Но с каждым годом он словно съеживается и наконец становится тебе тесноват: твой дом, твой кабинет, твой рабочий стол. Твое искусство.

Беллами начал разливать чай — сначала молоко, потом заварка, потом сахар. Затем стал помешивать ложечкой в своей чашке, и это движение было сродни мыслительному процессу.

— Я размышляю о тех, кто играет в искусство. Некоторые здесь, в Лондоне, этим и занимаются. Оно их околдовало. Не играйте с искусством.

Уж не меня ли он имеет в виду, подумал я; но не настолько же он глуп! Всякому было ясно, что я работаю очень много. Я догадался, что Беллами проходит курс лечения — вот откуда это важное глубокомыслие и безапелляционность.

— С кем же из лондонцев вы встречаетесь? — спросил он.

Вопрос показался неожиданным. Ах да, я ведь говорил о друзьях.

— Вы знакомы с поэтом Иэном Маспратом?

— Такого не существует, — заявил Беллами. — Во всяком случае, такого поэта.

— Но его последняя книга удостоилась литературной премии.

— В этой стране больше премий, чем писателей, которым их можно вручить. Назовите мне английского литератора, не получившего ни единой премии!

Он произнес это очень громко, с победной усмешкой и презрительно расхохотался. Наверно, действие лекарств уже ослабевало.

— И леди Макс, — в конце концов произнес я. — Она мой друг.

— О боже! — только и сказал Беллами.

Он криво усмехнулся, выражая свое отвращение, потом отхлебнул чаю и овладел собой.