Моя двойная жизнь

— Выпустите гепарда! — крикнула я, стоя на лестнице, подобно капитану корабля, который кричит с мостика: «Взять рифы!» Гепарда выпустили, и вчерашняя дикая сцена повторилась.

— Видишь, господин старейшина, вот мой шабаш!

— Ты сумасшедшая! — сказал он, обнимая меня. — Но все это ужасно смешно.

И при виде голов, показавшихся над оградой, он покатился со смеху.

Тем временем враждебные выпады в мой адрес продолжались в виде мелких сплетен, которые передавались из уст в уста, из круга в круг и выплывали на страницах то французских, то английских газет.

Несмотря на мое ровное настроение и презрение к слухам, я стала нервничать. Несправедливость всегда возмущала меня до глубины души. А она разгулялась не на шутку. Каждый мой шаг тут же подвергался обсуждению и осуждению.

Как-то раз я пожаловалась восхитительной Мадлен Броан, которую бесконечно любила. Актриса сжала мою голову руками и произнесла, глядя мне в глаза:

— Бедняжка моя, тут ничего не поделаешь! Ты оригинальна сама по себе: у тебя невероятная буйная и от природы кудрявая грива, ты необыкновенно изящна и вдобавок в твоей гортани спрятана подлинная арфа — все это делает тебя существом особым и оскорбляет посредственность одним лишь фактом твоего существования. Вот первый грех, связанный с твоим внешним обликом. Далее, ты не умеешь скрывать свои мысли, не можешь гнуть спину, не приемлешь компромиссов, не подвластна никакой лжи, — и тем самым наносишь обществу оскорбление. Это второй грех, связанный с твоей моралью. И ты хочешь ухитриться с такими-то данными не возбуждать зависти, не задевать самолюбия, не вызывать злобы? Если ты сейчас придешь в отчаяние от всех этих выпадов, ты пропадешь, ибо у тебя не останется сил для борьбы. В таком случае советую тебе хорошенько расчесать волосы и намазать их маслом, чтобы сделать их такими же гладкими, как у Корсиканца… хотя, пожалуй, нет: у него, Наполеона, они были до того прилизанными, что это смотрелось оригинально! Послушай, пусть они будут такими же гладкими, как у Прюдона (Прюдон — актер «Комеди Франсез»), и все твои проблемы сразу отпадут. Советую тебе также, — продолжала она, — поднакопить немного жира и сделать несколько пробоин в твоей арфе. Тогда уж ты никому не будешь мешать. Но если ты, моя дорогая, хочешь остаться собой, то не бойся взойти на пьедестал, который зиждется на сплетнях и небылицах, наветах, лести и подхалимаже, лжи и правде. Но, смотри, когда окажешься наверху, держись хорошенько и укрепляй его талантом, трудом и добротой. Тогда все злыдни, которые невзначай заложили первые камни в его основу, станут пинать его ногами, чтобы разрушить. Но, если ты захочешь, они окажутся бессильными. Именно этого я желаю тебе от всей души, милая Сара, ибо ты одержима жаждой Славы. Я же ничего в этом не смыслю и дорожу лишь покоем и тишиной.

Я смотрела на нее и завидовала ей. Она была так прекрасна: глаза с поволокой, чистые и спокойные черты лица, усталая улыбка. Я с тревогой спрашивала себя, не в этом ли спокойствии, не в этой ли отрешенности и состоит счастье? И осторожно спросила ее об этом. Она ответила, что театр ей надоел, что у нее там сплошные неприятности. Ее брак? Она вспоминает о нем с отвращением. Материнство принесло ей только огорчения. Любовь разбила ей сердце и измучила тело. Ее прекрасные глаза того и гляди погаснут. Ее ноги распухли и носят ее с трудом. Она поведала мне об этом тем же самым спокойным, немного усталым тоном.

То, что еще недавно меня очаровывало, теперь приводило меня в ужас, ибо ее нелюбовь к движению проистекала от бессилия ее глаз и ног, а тяга к покою была не чем иным, как стремлением заживить раны, нанесенные жизнью, в общем-то уже прожитой.

Жажда жизни овладела мной сильнее, чем прежде. Я поблагодарила свою прекрасную подругу и воспользовалась ее советами: с того самого дня я вооружилась для борьбы, предпочитая погибнуть в бою, нежели умереть, сожалея о неудавшейся жизни. Я не хотела больше проливать слез из-за подлостей, которые мне устраивали. Я не хотела больше страдать от несправедливых нападок. Я решила защищаться. И случай для этого не замедлил представиться.

21 июня 1879 года давали второе утреннее представление «Иностранки». Накануне я предупредила Майера, что мне нездоровится, и, поскольку вечером я должна была играть в «Эрнани», попросила, если возможно, заменить утренний спектакль. Но кассовый сбор превысил четыреста фунтов, и в «Комеди» ничего не хотели слушать.

— Ну что ж, — ответил Гот Майеру, — мы заменим Сару Бернар, если она не может играть, в спектакле заняты также Круазетт, Мадлен Броан, Коклен, Фебр и я. Черт побери, все вместе мы уж как-нибудь стоим одной мадемуазель Бернар!

Коклену поручили попросить Ллойд меня заменить, поскольку она уже играла эту роль в «Комеди» во время моей болезни. Но Ллойд, испугавшись, отказалась. Тогда решили заменить «Иностранку» на «Тартюфа».

Однако зрители почти поголовно потребовали вернуть свои деньги, и сбор вместо ожидавшихся пятисот фунтов составил лишь восемьдесят восемь фунтов.