Моя двойная жизнь

Она закрыла глаза, не отпуская моей руки, но готова была встретить смерть достойно. Я тоже решила, что пробил мой последний час. К своему стыду, я даже не вспомнила о своих полных жизни, ни о чем не подозревавших спутниках, которым суждено было стать жертвами моего легкомыслия. Все мои помыслы устремились только к одному юному родному существу, которому придется вскоре меня оплакивать.

Подумать только, мы носим в себе нашего злейшего врага — разум, который, будучи в вечном разладе с нашими действиями, то и дело ополчается на нас с необузданной злобой и коварством. Слава Богу, мы не всегда следуем его указке, но он, этот мучитель, неустанно преследует и изводит нас своими советами. Какие только черные мысли не осаждают нас и каких усилий стоит нам отделаться от этих детищ нашего ума!

Гнев, честолюбие, жажда мести порождают в нас самые отвратительные мысли, которых мы стыдимся как чужого греха, ибо они являются к нам без спроса, но все же они нас порочат, и мы приходим в отчаяние от того, что не владеем безраздельно ни собственной душой и сердцем, ни телом и разумом.

Но мой последний час еще не значился в книге судеб.

Мост выровнялся, и мы кое-как добрались до другого берега. Позади нас раздался страшный грохот, и в небо взметнулся водяной столб — это обрушился наш мост.

Целую неделю после этого поезда с севера и востока не могли попасть в город.

Я оставила храброму машинисту деньги, которые он заслужил, но на душе у меня скребли кошки, и долго еще по ночам меня мучили жуткие кошмары. Когда кто-нибудь из артистов принимался рассказывать мне о своих детях, матери или муже, встречи с которыми так ждет, я бледнела, сердце мое сжималось от тоски, и меня пронзала острая жалость к самой себе.

Выходя из поезда, я едва дышала от пережитого волнения, и торжественная встреча на вокзале, устроенная соотечественниками, была мне в тягость. Сгибаясь под тяжестью цветов, я села в карету и направилась в гостиницу.

Дороги превратились в настоящие реки даже в верхней части города, где мы находились. «Нижний город, — поведал нам кучер (на французском языке чистокровного марсельца), — нижний город затоплен по самые крыши. Среди негров — сотни жертв».

Нью-орлеанские гостиницы были в ту пору омерзительно грязными, неудобными и вдобавок кишмя кишели тараканами. Лишь только зажигали свечи, как комнаты наводнялись полчищами жирных мух, которые жужжали у нас над ухом и падали нам на головы, путаясь в волосах. О! Я до сих пор вспоминаю об этом с дрожью.

Одновременно с нами в городе гастролировала оперная труппа, примадонной которой была очаровательная женщина по имени Эмили Амбр, едва не ставшая однажды королевой Голландии.

Это был бедный край, как и повсюду в Америке, где хозяйничали французы. Ах, мы отнюдь не колонизаторы!

Оперная труппа делала жалкие сборы. Наш сбор был немногим лучше. Шести спектаклей было более чем достаточно для этого города, мы же дали в нем восемь представлений. Тем не менее я прекрасно провела там время. Нью-Орлеан полон очарования. У всех его жителей, будь то негры или белые, улыбающиеся лица, и все здешние женщины необычайно прелестны. Лавочки радуют взор красочной пестротой своих витрин. Уличные торговцы перекидываются веселыми шутками. За все время солнце не выглянуло ни разу, но нью-орлеанцы сами излучали солнечный свет.

Я не могла понять, почему никто не пользовался для передвижения лодками. Лошади ступали по колено в воде, и, не будь тротуары высотой с метр, а то и больше, невозможно было бы забраться в карету.

Поскольку наводнения случались здесь каждый год, жители даже не пытались с ними бороться, возводя плотины на реке и через залив, а попросту делали повсюду высокие тротуары и строили подвесные мосты.

Чернокожие ребятишки забавлялись ловлей раков в ручьях и продавали их прохожим. Порой здесь можно было увидеть целое семейство водяных змей, проплывавших с гордо поднятой головой, извиваясь всем телом и переливаясь, подобно узорчатым сапфирам.

Спустившись в нижнюю часть города, я увидела удручающее зрелище: негритянские лачуги смыло наводнением и сотни их обитателей ютились на зыбких обломках. Глаза их лихорадочно блестели, а ослепительно белые зубы стучали от холода и голода. В мутных водах плавали, то и дело натыкаясь на деревянные сваи, трупы с вздутыми животами. Белые дамы, раздававшие пищу, пытались увести оставшихся в живых с места бедствия, но они отказывались уходить, повторяя с глуповатой улыбкой:

— Вода уйти. Дом найти. Я — чинить.

И женщины качали головами в знак согласия.

Громадные аллигаторы, приплывшие с приливом, утащили двоих детей. Одно из чудищ откусило четырнадцатилетнему пареньку ступню по самую лодыжку. Раненого увезли в больницу, а его семья пришла в неописуемую ярость: черный знахарь утверждал, что вылечил бы его за два дня, а белые знахари (читай: врачи) продержат его в постели целый месяц.

И все же я покидала этот город, не похожий ни на один из доселе виденных мной городов, с сожалением.

Странно было после стольких опасностей сохранить всю труппу в полном составе.