Моя двойная жизнь

— Ужасный ребенок! — сказал он и, предложив мне сесть, продолжал: — Как же так, пора, пора угомониться, нельзя терять свои таланты, растрачивать их на путешествия, пощечины, обиды…

Я была тронута добротой этого человека В глазах моих отражалось раскаяние.

— Не плачьте, моя дорогая, не плачьте. Надо подумать, каким образом можно исправить эти безумства.

С минуту он молчал, затем, открыв какой-то ящик, достал оттуда письмо.

— Вот кто, возможно, спасет нас, — сказал он.

То было письмо Дюкенеля, которого только что назначили директором «Одеона» в содружестве с Шилли.

— Меня просят подыскать молодых артистов, чтобы обновить труппу «Одеона». Что ж, попытаемся что-нибудь предпринять. — И, поднявшись, чтобы проводить меня до двери, добавил. — Я уверен что все будет хорошо.

Вернувшись домой, я просмотрела все свои расиновские роли. В тревоге я прождала несколько дней, веру мою поддерживала, всячески пытаясь успокоить меня, госпожа Герар.

Наконец я получила записку и тотчас отправилась в министерство.

Камилл Дусе встретил меня с сияющим видом.

— Все в порядке! — заявил он. — Но без трудностей не обошлось Вы так молоды, но уже прославились своим сумасбродством. Пришлось мне поручиться за вас, сказать, что вы будете вести себя смирно, как ягненок.

— Да, я буду смирной, обещаю вам, хотя бы из признательности, — сказала я. — Но что я должна теперь делать?

— Вот, — сказал он, — письмо к Феликсу Дюкенелю, он ожидает вас.

Я рассыпалась в благодарностях, а Камилл Дусе сказал на прощанье:

— В четверг мы с вами увидимся не в такой официальной обстановке. Сегодня утром я получил от вашей тетушки приглашение отужинать у нее Вот тогда и поведаете мне, что вам скажет Дюкенель.

Было половина одиннадцатого утра. Я отправилась домой наводить красоту. Надела платье ярко-желтого, канареечного цвета, а поверх — черную шелковую накидку с каймой зубчиками, островерхую соломенную шляпу с черной бархатной лентой под подбородком. Выглядело это по-моему безумно привлекательно.

Разодетая таким образом и исполненная радостного доверия, я отправилась к Феликсу Дюкенелю. Несколько минут я дожидалась его в маленькой, но весьма аристократично меблированной гостиной.

Вскоре появился молодой человек, элегантный улыбающийся — словом, само очарование Я никак не могла привыкнуть к мысли, что этот молодой смеющийся блондин и будет моим директором.

После непродолжительной беседы мы пришли к соглашению по всем пунктам.

— Жду вас в два часа в «Одеоне», — сказал Дюкенель на прощанье, — я хочу представить вас моему компаньону. По светским обычаям следовало бы сказать обратное, — со смехом добавил он, — но будем придерживаться театральных правил.

Провожая меня, он спустился на несколько ступенек и, перегнувшись через перила, сказал:

— До свидания.

Ровно в два часа я была в «Одеоне». Прождала больше часа. И уже собралась было возмутиться, но воспоминание о данном Камиллу Дусе обещании помешало мне уйти.

Наконец появился Дюкенель.

— Сейчас увидите еще одного людоеда, — сказал он, приглашая меня в директорский кабинет.

Следуя за ним, я воображала этого людоеда таким же очаровательным, как его компаньон. И потому совсем была сбита с толку при виде скверного маленького человечка, в котором сразу же узнала Шилли.

Он беззастенчиво воззрился на меня, сделав вид, будто не узнает и, предложив жестом сесть, протянул, ни слова не говоря, перо показывая место, где мне следовало расписаться Госпожа Герар остановила меня:

— Не подписывайте не читая!

Шилли поднял голову.

— Вы мать мадемуазель?

— Нет, — ответила она, — но я вместо нее.

— Что ж, вы правы. Читайте да только поскорее, хотите — подписывайте хотите — нет, но поторапливайтесь!

Я почувствовала как краска заливает мне лицо. Человек этот был отвратителен. Но Дюкенель тихонько сказал мне:

— Он не слишком любезен, однако человек хороший, не стоит обижаться на него.

Я подписала свой контракт и вручила его омерзительному компаньону.

— Знаете, — сказал он мне, — отвечать за вас будет он, потому что лично я ни за что на свете не принял бы вас.

— Поверьте, сударь, если бы, кроме вас, никого не было, я бы ни в коем случае не подписала этого. Стало быть, мы квиты, — сказала я и тотчас удалилась.

Я сразу же пошла рассказать обо всем маме, так как знала, что это ее очень обрадует. Затем, в тот же день, вместе с «моей милочкой» отправилась покупать все необходимое для моей гримерной.

На следующий день я поехала в монастырь на улице Нотр-Дам-де-Шан навестить мою дорогую учительницу мадемуазель де Брабанде. Уже тринадцать месяцев она лежала больная, все ее конечности сковала острая ревматическая боль Страдание сделало ее неузнаваемой Она вытянулась во весь рост на своей узкой белой кровати, волосы ее были забраны повязкой, большой нос поник, в поблекших глазах не видно было зрачков. Только ее чудовищные усы вставали дыбом от страшных приступов боли.

И все-таки она так странно выглядела, что я стала доискиваться причины столь разительной перемены.