Моя двойная жизнь

Наяву он нравился мне гораздо больше, чем на портретах У него были очень красивые глаза глядевшие из-под полуопущенных длинных ресниц. Улыбка его была печальна и немного насмешлива. Лицо бледное, голос какой-то угасший и волнующий.

Мы пришли к императрице. Она сидела в большом кресле. На ней было серое платье, плотно облегавшее ее фигуру.

Мне она показалась необычайно красивой, и тоже красивее, чем на портретах.

Я сделала три реверанса под насмешливым взглядом императора.

Императрица заговорила. Очарование сразу рассеялось. Хриплый и жесткий голос, исходивший из этой золотистости, поразил меня как громом. И с этого момента, несмотря на все ее расположение и благосклонность, я чувствовала себя рядом с ней неуютно.

После того как приехала Агарь и ее представили, императрица приказала отвести нас в большой салон, где должно было состояться представление.

В отношении сцены меры были уже приняты. Но нужна была еще лестница, на которую всходила Агарь, изображая павшую духом куртизанку, проклиная продажную любовь и мечтая о любви возвышенной. С лестницей дело обстояло гораздо хуже.

Надо было скрыть каким-то образом первые три ступени — начало монументальной лестницы флорентийского дворца.

Я попросила принести кусты, цветущие растения и расположила все это вдоль ступеней.

Тут появился императорский сын, которому в ту пору было тринадцать лет, он-то и помогал мне расставлять растения. Он смеялся как сумасшедший, когда Агарь поднималась на ступени, чтобы проверить, как все получается.

Слов нет, юный принц был бесподобен со своими великолепными глазами, тяжелыми, как у матери, веками и длинными, как у отца, ресницами.

От императора он унаследовал остроумие, да-да, от того самого императора, которого прозвали «недалеким Луи» и который на деле обладал тончайшим, острейшим и в то же время благороднейшим умом.

Мы все устроили как нельзя лучше. И было решено, что через два дня мы снова вернемся, чтобы порепетировать в присутствии их величеств.

С каким очарованием наследный принц просил разрешения присутствовать на этой репетиции! Что, впрочем, ему было позволено.

Императрица очень мило простилась с нами, хотя голос у нее и в самом деле был на редкость некрасив, и приказала двум сопровождавшим ее дамам угостить нас печеньем с испанским вином и показать дворец, если мы того желаем.

Мне этого совсем не хотелось, но «моя милочка» и Агарь так обрадовались предложению императрицы, что я не могла отказать им. И всегда потом об этом сожалела, ибо трудно вообразить себе что-либо более безобразное, чем личные апартаменты императорской четы, за исключением рабочего кабинета императора и лестниц. Во время этого визита я ужасно скучала. Правда, меня немного утешили некоторые поистине великолепные картины. И я долго стояла, созерцая портрет императрицы Евгении кисти Винтерхальтера[38].

Тут она была, безусловно, хороша. Портрет этот который, благодарение Богу, не мог разговаривать полностью объяснял и оправдывал неожиданно счастливую судьбу государыни.

Репетиция прошла без всяких приключений.

Юный принц ухитрился выразить нам свою признательность, так как на репетиции мы надели костюмы — исключительно ради него, ведь ему не положено было присутствовать на вечере. Он сделал рисунок моего костюма, решив скопировать его для костюмированного бала, дававшегося вскоре в честь императорского сына.

А наше представление давали в честь королевы Голландии, прибывшей в сопровождении принца д’Оранжа, которого в Париже имели обыкновение называть «принцем Лимоном»[39].

Во время спектакля случилось маленькое, но очень забавное происшествие У императрицы были крохотные ножки, и она, желая сделать свои ножки еще меньше, стягивала их чересчур узкими туфлями.

В тот вечер императрица Евгения была воистину прекрасна! Ее изящные покатые плечи прелестно выступали из бледно-голубого атласного платья, шитого серебром. Красивые волосы поддерживала маленькая диадема с бирюзой и бриллиантами. Обе ее крошечные ножки покоились на подушечке из серебристой парчи.

На протяжении всего действия пьесы Коппе взгляд мой довольно часто притягивала к себе серебряная подушечка. Я видела, как беспокойно ерзают две маленькие ножки. Потом заметила, как одна туфелька потихоньку-полегоньку стала подталкивать свою сестричку, и под конец отчетливо увидела, что пятка императрицы выбралась из своей тюрьмы и туфелька держалась только на самом носке. Я очень тревожилась, и не без основания, о том, каким образом этой ножке удастся втиснуться обратно (известно ведь что в таких случаях нога распухает и не входит в чересчур узкую туфельку).

По окончании пьесы нас вызывали два раза. И так как сигнал к аплодисментам подавала императрица, я решила, что она оттягивает момент, когда ей придется встать, ибо видела, как ее красивая измученная ножка безуспешно пытается забраться в туфельку.

Легкий занавес закрылся. Я заинтриговала Агарь драмой с подушечкой, и мы обе следили сквозь щель в занавесе за разными ее фазами.