Моя двойная жизнь

Пожар твой дом опустошил,
Занетто стал скитальцем нищим,
И слышен стон твоей души
Над этим горьким пепелищем.
Зачем напрасно слезы лить
О том, что поглотило пламя?
Ведь бриллианты не сравнить
С твоими дивными глазами!

Об ожерельях не жалей.

Оставь богачкам их забавы!
Не лучше ль изумруд полей
И шелком вытканные травы?!
А жемчуг твой росой блестит
На дне безвестного оврага,
Где зеркало ручья струит
Свою серебряную влагу

И о браслетах не грусти —

Без них еще ты краше стала!
Венеру злато не прельстит,
Зачем ей цепи из металла?!
О, сбереги свой аромат,
Очарованье дикой розы,
А украшенья пусть хранят
Сухие старые мимозы!

С гитарой верной за спиной

В путь через горы и долины!
Иди по Франции родной
И по Испании былинной!
По ветру перышком лети,
Как музыка твоей мандоры[43]
Волной, что за мечтой спешит
Ласкаясь о челнок веселый!

(Перевод Н. Паниной)

Хозяин гостиницы, которая сегодня вошла в большую моду, прислал мне письмо, привожу его здесь дословно:

«Мадам,

Если Вы согласитесь в течение месяца каждый вечер ужинать в большом зале, я предоставлю в Ваше распоряжение один из апартаментов второго этажа, состоящий из двух спален, большого салона, маленького будуара и ванной комнаты. Само собой разумеется, что апартамент этот предлагается Вам бесплатно, при условии что Вы согласитесь выполнить мою просьбу…

Соблаговолите принять… и т. д., и т. д.

Примечание. Вам придется оплачивать лишь содержание растений в Вашем салоне». (Следует подпись.)

Грубость неслыханная. Я дала поручение одному из друзей немножко потрясти этого наглеца.

Дюкенель, который в ту пору был по-прежнему добр ко мне, пришел через несколько недель и сообщил, что получил гербовую бумагу от «Ла Фонсьер», страховой компании, с которой я за день до катастрофы отказалась подписать договор. Компания эта требовала с меня довольно крупную сумму за причиненный дому ущерб. Дом и в самом деле сильно пострадал, третий этаж был почти полностью уничтожен, и зданию грозил долгосрочный ремонт.

У меня не было требуемых сорока тысяч франков. Дюкенель предложил устроить бенефис, который, уверял он, избавит меня от всех этих неприятностей. Де Шилли с радостью вызвался сделать все возможное, чтобы помочь мне.

Бенефис получился на славу, особенно благодаря присутствию совершенно очаровательной Аделины Патти. Никогда еще молодая певица, бывшая тогда маркизой де Ко, не пела на чьем-либо бенефисе. Весть о том, что Патти будет петь для меня, принес Артюр Мейер. А ближе к вечеру пришел ее муж рассказать, какая для нее радость выразить мне таким образом свою симпатию.

Как только на афишах появилось имя птицы-феи, билеты были тут же распроданы, причем по более высокой цене, чем предполагалось вначале. Думаю, она не пожалела о своем дружеском, товарищеском порыве, ибо уготованный ей триумф превзошел все ожидания. Студенты встретили ее появление громом аплодисментов. Помнится, она была немного удивлена, услышав, как они скандируют «браво» в ее честь, и вышла на авансцену, грациозно переступая своими маленькими ножками в розовых атласных туфельках. Ее можно было принять за птицу, которая не знает, взмыть ей ввысь или опуститься на землю.

Она была такой красивой и вся светилась радостью. А уж когда рассыпались жемчужные трели ее волшебного голоса, зал охватил самый настоящий психоз, зрители повскакали с мест. Студенты, взобравшись на свои кресла, размахивали платками и шляпами, их юные головы воспламенил огонь искусства, в их исступленных криках «бис» слышался молитвенный экстаз. И божественной певице приходилось петь снова и снова. Каватину из «Севильского цирюльника» Una voce росе fa[44] она пела три раза.

Я с нежностью благодарила ее. Она уехала в сопровождении следовавших за ее коляской студентов, под нескончаемые крики: «Да здравствует Аделина Патти!»