Моя двойная жизнь

Что навело этого человека на мысль использовать кита и мое имя в целях обогащения, остается для меня загадкой. Он проявил в этом деле такую неистощимую изобретательность и страстную настойчивость, что на следующий день, в семь часов утра, пятьдесят человек дружно направились под проливным дождем к портовому бассейну. Господин Гордон велел запрячь свою карету четверкой прекрасных лошадей и уселся на место кучера. Его дочь, Жарретт, моя сестра, госпожа Герар и пожилая дама, имя которой я позабыла, сели вместе с нами. Следом ехали еще семь экипажей. Мы веселились от души.

На пристани нас встречал нелепый Генри, на сей раз с головы до пят закутанный в шубу, в больших шерстяных рукавицах. Только глаза и огромный бриллиант сверкали из-под его мехов.

Сгорая от любопытства, я спустилась на пристань. Там столпились репортеры и несколько зевак.

Внезапно мохнатая лапа Генри схватила меня за руку и потащила за собой. Раз десять на пути к лестнице я могла бы сломать себе шею, он подтолкнул меня, и, кубарем скатившись по ступенькам бассейна, я очутилась на спине кита, который как будто еще дышал… Бедное животное слегка покачивалось на воде, накатывавшей на него с тихим плеском. Кит был покрыт корочкой льда, и два раза я растянулась на его спине. Теперь мне смешно, но тогда я была в ярости.

Между тем вокруг раздавались призывы вырвать у несчастного узника ус, один из тех, что используют в женских корсетах. Меня охватило беспокойство. Я боялась причинить лишние страдания бедному гиганту, по спине которого мы втроем — Генри, маленькая мисс Гордон и я — катались уже десять минут! Наконец я решилась, вырвала у кита короткий ус и поднялась по лестнице со своим печальным трофеем. Меня тут же обступили со всех сторон и принялись пожимать мне руки.

Я нервничала и сердилась на Генри Смита. Мне не хотелось снова садиться в карету Гордона, и я решила спрятать свое дурное настроение в глубине одного из сопровождавших нас мрачных ландо, но маленькая мисс Гордон спросила: «Почему?», и ее улыбка вмиг растопила мой гнев.

— Не хотите ли править экипажем? — сказал мне ее отец.

— О да, с удовольствием!

Заслышав это, Жарретт принялся спускаться с предельной скоростью, на какую был способен.

— Если вы будете править, я лучше сойду, — сказал он и пересел в другую карету.

Я решительно уселась на место Гордона и взяла в руки поводья, но не проделали мы и ста метров, как лошадей занесло на тротуар и наша карета въехала в аптеку на набережной. Если бы не быстрые и энергичные действия господина Гордона, мы все бы погибли.

Вернувшись в отель, я пролежала в постели до начала представления.

Вечером мы играли «Эрнани». Зал был полон. Места продавались с аукциона, и стоимость их достигла внушительных размеров. Мы дали в Бостоне пятнадцать представлений, и средний сбор с каждого составил девятнадцать тысяч франков.

Я уезжала из Бостона с сожалением. Я провела в этом городе две чудесные недели, с удовольствием общаясь с его жительницами, которые, будучи пуританками до мозга костей, начисто лишены фанатизма и нетерпимости. Больше всего меня поразили гармоничность их жестов и мелодичность голосов.

Воспитанная в самых строгих и суровых правилах, бостонская порода представляется мне наиболее благородной и таинственной из всех американских пород. Женщины составляют здесь большинство, и многие из них остаются старыми девами. Они употребляют все свои жизненные силы, не нашедшие выхода в любви и материнстве, на то, чтобы укреплять и поддерживать красоту своего тела с помощью спортивных упражнений, которые не наносят ущерба их грации. Они предаются также интеллектуальным занятиям и от всей души обожают музыку, театр, литературу, живопись и поэзию. Бостонские женщины целомудренны и сдержанны, они всё понимают, всё знают, смеются негромко и говорят вполголоса. Они столь же далеки от латинской расы, как северный полюс от южного, но это интересные, прелестные и пленительные женщины.

Итак, я покидала Бостон с тяжелым сердцем. Мой путь лежал в Нью-Хейвен. Прибыв в нью-хейвенский отель, я столкнулась там, к своему великому изумлению, с Генри Смитом, хозяином кита.

— О Господи! — вскричала я, падая в кресло. — Что еще нужно от меня этому человеку?

Ответ не замедлил последовать. Заслышав адский грохот барабанов, труб и, кажется, кастрюль, я бросилась к окну и увидела карету необъятных размеров, окруженную группой негров. На карете красовалась чудовищная пестрая афиша, изображавшая мой поединок с китом, а точнее, тот миг, когда я вырываю у него ус. За ней следовали люди с плакатами на груди и спине, на которых значилось следующее: «Спешите видеть огромного кашалота, убитого Сарой Бернар, которая вырвала у него усы для своих корсетов, сшитых госпожой Лили Ноэ. Ее адрес…» и т. д.

На других плакатах можно было прочесть: «Кит чувствует себя не хуже, чем при жизни! У него в желудке — на пятьсот долларов соли! Каждый день под ним меняют лед на сумму в сто долларов!»

Я побелела и, стуча зубами от ярости, не могла вымолвить ни слова.