Моя еврейская бабушка (сборник)

– Как вы ее убили? Каким образом? Где труп? – начала я расспрашивать, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Не знаю…

Он явно растерялся от моего вопроса. И затих, сгорбился, стал меньше ростом.

– Ну вот что, сейчас я запишу ваше имя, раз уж вы пришли ко мне, а завтра приходите, поговорим. – Я решительно ткнула ручкой в страницу журнала.

Он покорно кивнул, словно извинялся за свое бестолковое поведение.

– Дима. Дмитрий Шулькин, – спохватился он, предупреждая мой следующий вопрос.

Я не выдержала, возвела глаза наверх, взывая к Господу, заодно покрутила головой от отчаяния.

– Несерьезная у вас фамилия, нет, чтобы Шулин, или там Щукин, а то Шулькин, надо же… – Я уже строчила ручкой, пытаясь скорее закончить с неприятным делом.

– Мне нравится моя фамилия, – Рафаэль сделал мне замечание, но в вежливой форме. Я поморщилась.

– Да это я так, не обращайте внимания. – И помахала ручкой в воздухе. – Так придете завтра?

– Не знаю…

Он еще больше испугался, его как-то странно передернуло; мужчина посмотрел в окно, затем огляделся, словно только что увидел, где находится.

И вдруг – вскочил и испарился, словно растаял в белом сумраке июньской ночи. А я так сидела с поднятой ручкой, будто дирижировала невидимым хором. Я взялась за трубку прямой связи с дежурной частью, но, после недолгого размышления, не стала ее поднимать. Покидала журналы в сейф, закрыла ящики стола, взяла сумочку, но что-то мучило меня, не давало покоя.

Я набрала номер убойного отдела на Литейном, пусть там решают, что делать с Рафаэлем. После моего путаного рассказа о странном посетителе, дежурный оперативник разразился долгой нецензурной тирадой в мой адрес. Чего я только не услышала! И почему это я звоню в первый час ночи, и почему он должен переться на Петроградку, и почему именно ко мне являются всякие странные субъекты. Ни к кому не являются, а ко мне вот так запросто, с явкой с повинной. Я терпеливо слушала.

– Я знаю, почему ты мне звонишь! – Разрывался на части несчастный опер с Литейного. – Ты хочешь снять с себя ответственность. Вдруг он все-таки убил свою жену. А ты боишься, что тебя взгреют за халатность.

– Боюсь, что же мне не бояться-то, разумеется, боюсь. – Я покивала головой в знак согласия с собеседником. – Но я не верю, что он мог убить. Такой мухи не обидит.

– Тогда не поеду! – заявил дежурный оперативник. – Раз он вызывает у тебя высокое доверие – не поеду.

– Как знаешь… – Я снова покивала головой, как будто он мог видеть меня в эту минуту. – Тебе видней.

– А как его фамилия? Шулькин, говоришь? Подожди минутку…

Оперативник исчез из эфира. В телефонной трубке на всю ивановскую голосом Киркорова разливался телевизор. Я смотрела в белую ночь, расчерченную квадратами окна, и мне хотелось плакать. На что я трачу свою бесценную молодость? О чем я буду вспоминать долгими бессонными ночами в глубокой старости? Мне надоело выслушивать мат от коллег по службе. Даже по телефону.

– Этот твой Рафаэль Шулькин не числится по учетам. Ранее не судим, в ПНД не лечился, значит, не псих, но самое важное, что я хочу тебе сказать, этот твой Дима Шулькин абсолютно неженатый мужчина. Он не был там ни разу! А ты мне морочишь голову!

– Где он не был? – Я даже развеселилась от приятной новости.

– Женатым никогда не был. Он холост и свободен, как невинная девица. Так что, закрывай свою детскую комнату и иди баиньки. Не мешай мне работать.

На этом мы оба положили трубки, одновременно и не прощаясь. И оба остались недовольны друг другом. Настроение было испорчено. Но после романтического свидания все лишнее выветрилось из моей головы.

Лишнее, но не Рафаэль. Что-то мешало мне выкинуть его из служебной памяти. Я написала рапорт и отнесла начальнику. Тот тоже выругался, но побоялся выбросить мое донесение. Вызвал оперативников и велел проверить. Я проводила их спины укоризненным взглядом. Я-то знаю, как они проверят! Позвонят по телефону, напишут в заключение, дескать, «установить не представилось возможным» – и дело с концами, спишут мой рапорт в архив. И ладно, пусть, зато моя совесть останется чистой. На том я успокоилась.

Через неделю ко мне в каморку пришел опер с Литейного. Сел на стул и уставился на меня, внимательно разглядывая. Я терпеливо ждала, когда он разразится бранью. Но он не разразился.

– А ты молодец! Настоящий мент! – заявил он, словно приговаривал меня к пожизненному предназначению.

Я молчала, ожидая объяснений.

– Я проверил твоего Шулькина, съездил в район, навестил его, разговорил, – сказал оперативник, посмеиваясь, – он сказал тебе правду. У него не было жены, он замочил свою сожительницу. Я только что нашел ее попу в трусах.

– А почему в трусах? – Я округлила глаза. Такого я еще не слышала. Что-то новенькое в криминальной хронике.

– Так он же интеллигент. Он все делает с оттопыренным мизинцем. Такой не может расчленить голый труп. Это дурной тон. Ему неловко свежевать голую женщину. В одежде как-то сподручнее.

Коллегу явно зашкаливало от профессионального цинизма, но он разговаривал не с девушкой, он разговаривал с лейтенантом.