Моя еврейская бабушка (сборник)

– И впрямь дурная наследственность. Видимо, сидеть – это у вас семейное, – не удержалась от колкости Наташа, усаживаясь поудобнее.

В блокноте были заготовки к допросу, но Наташа никак не могла выдавить из себя ни одного слова по существу дела. Можно было тупо зачитать вопросы из блокнота, но Сырец поднимет ее на смех. Лучше молча переждать опасную ситуацию. Осталось сорок восемь минут. Скоро спектакль закончится. И Семен останется один на один со своими байками. В камере много обитателей. Среди двадцати сокамерников всегда найдутся слушатели. Им всем нужно убить время. Наташа представила, как сидельцы Крестов убивают время. На секунду ей стало смешно, она улыбнулась и сразу успокоилась. Нацелилась ручкой в бланк протокола. Пусть Семен говорит, она будет записывать, что бы он ни сказал.

– Мой отец сидел за форс. Знаете, что такое форс? Нет, не знаете, – сказал Семен, положив ногу на ногу, – и напрасно. Наташа, зачем вы пошли в следователи? Вам бы замуж поскорее…

– Мне нравится моя работа, Семен Владимирович, а замуж я пока не собираюсь, – огрызнулась Наташа, нервно покусывая губы. – Вы бы лучше о себе подумали, Сырец. Сидите здесь со своей аллергией, мучаетесь, страдаете, предков вот вспомнили, а ведь, небось, пока вы были на свободе, о них и не думали?

Семен поморщился, эти ее слова были неприятны. Значит, она попала в яблочко. Все-таки не даром она пошла в следователи, напрасно Сырец ее дразнит.

Допрос не клеился. Наташа откровенно злилась, негодование переполняло ее, причем злилась она на самое себя. Но она знала, что неумение справляться с эмоциями – признак непрофессионализма. В университете Наташе казалось, что первое дело, которое она будет расследовать, сделает ее знаменитой. По ночам ей грезились репортеры и газетчики, телевизионные камеры и овации. Почему-то тогда не думалось о коридорах РУВД, а ведь именно они оказались чрезмерно крутыми, гораздо круче, чем ступени на вершину успеха. С таких ступеней легко скатиться прямиком в адвокаты. А у них и очереди длиннее, и забот побольше. Зато они считаются независимыми. Коренева с трудом подавила зевок и отвела взгляд в сторону. Спать хочется. Лучше не смотреть ему в глаза. Пусть выговорится. Это его исповедь. Исповедь уголовника. А ей терять нечего. Ее жизнь еще толком не началась, а игра уже безнадежно проиграна. Университет давно позади. Первое уголовное дело оказалось вечным «глухарем», да вот на беду угораздило бездарно влюбиться в красавца-обвиняемого. И вдобавок ко всему жутко хочется спать. Наташа искоса взглянула на мобильный телефон. Злополучный допрос должен закончиться через сорок пять минут.

* * *

Внезапно сдавило горло, да так сдавило, что Володя задохнулся и обмер, наполняясь страхом от безмерности ужаса и теряя привычную уверенность в своих силах. Кто-то тяжело навалился сзади, да еще двое топтались рядом и методичными тычками пытались сбить Володю Сырца на землю. Они били тупо и тяжело, один из троицы особенно старался: в такт тяжелому ботинку монотонно и равномерно стучал ребром ладони по загривку Сырца. Острое у него ребро, натренированное, вроде заточки. Сырец задыхался от ударов, он сперва не понял, что случилось. Сначала его попытались оглушить, но от удара по голове он не утратил связи с реальностью. Сознание еще оставалось, но Сырец ощущал, как оно стремительно прокатилось по позвоночнику, уплыло вниз, куда-то к ногам, затем сырой тоской поднялось наверх, и она будто острой бритвой полоснула по сердцу, безжалостно развалив его пополам. Прошлая жизнь Сырца вновь распалась на две части.

Блеклое утро ничего плохого не предвещало. Обычное, серенькое, среднее, рядовое петербургское утро. Но день неожиданно выдался веселеньким, солнечным, каким-то радостным, совсем как в детстве. Володя Сырец спешил, хотя торопиться было некуда. Он решил до полудня попариться с веником, чтобы в запасе остался день целиком. Можно было отложить поездку до вечера, но он спешил не в баню, он спешил жить. Его с рождения мучила жажда жизни. И ничем он не мог ее утолить.