Моя гениальная подруга

Лила догнала нас, Стефано открыл дверь и пропустил меня вперед. Перед Лилой он дверь держать не стал и зашел в мастерскую. Вежливо поздоровался с отцом и сыном и попросил показать ботинки. Рино принес их. Стефано внимательно оглядел оба и похвалил:

— Легкие, но прочные. И фасон удачный. Что скажешь, Лену́?

— Очень красивые, — ответила я, окончательно сбитая с толку.

Он повернулся к Фернандо:

— Ваша дочь сказала, что вы все трое долго работали над ними и что планируете шить и другую обувь, женскую.

— Так и есть, — сказал Рино, с изумлением глядя на сестру.

— Ну да, — растерянно подтвердил Фернандо. — Но не сейчас.

— А нельзя ли взглянуть на какие-нибудь эскизы? У вас ведь есть эскизы?

Рино изменился в лице: испугался, что сестра откажется, но на всякий случай сказал:

— Покажи рисунки.

Лила продолжала его удивлять: без всяких возражений пошла в подсобку, принесла рисунки и протянула брату, который вручил их Стефано. Там были все ее модели, придуманные почти два года назад.

Стефано показал мне рисунок женских туфель на высоком каблуке.

— Ты бы такие купила?

— Конечно.

Он снова стал рассматривать рисунки. Затем сел на табуретку и снял правый ботинок.

— Какой это размер?

— Сорок третий, но подойдут и на сорок четвертый, — соврал Рино.

Лила, продолжая изумлять нас, взяла обувной рожок, опустилась перед Стефано на колени и помогла ему обуть ногу в новый ботинок. Затем сняла с него второй и повторила операцию.

Стефано, до того изображавший решительного делового человека, заметно волновался. Он подождал, пока Лила поднимется, и еще несколько секунд сидел, переводя дыхание. Потом встал и прошелся.

— Тесноваты, — сказал он.

Рино разочарованно нахмурился.

— Можем чуть растянуть на специальной машине, — неуверенно вмешался Фернандо.

Стефано посмотрел на меня и спросил:

— Как они на мне?

— Хорошо, — сказала я.

— Тогда я их беру.

Фернандо хранил невозмутимость, зато Рино сиял:

— Только смотри, Стэ́, это эксклюзивная модель «Черулло». Они недешевые.

Стефано по-дружески улыбнулся и сказал:

— Как ты думаешь, если бы это не была эксклюзивная модель «Черулло», стал бы я их брать? Когда будут готовы?

Рино, не скрывая радости, смотрел на отца.

— Подержим в машине дня три, — решил Фернандо. Он мог бы назвать срок и в десять, и в двадцать дней, и в месяц, лишь бы потянуть время и свыкнуться с новостью.

— Отлично. Определитесь пока с ценой, чтобы меня тоже устроила, а через три дня я за ними зайду.

Он у нас на глазах сложил рисунки и убрал их в карман. Затем пожал руку Фернандо и Рино и направился к двери.

— А рисунки? — холодно спросила Лила.

— Я верну их тебе через три дня, хорошо? — дружелюбно сказал Стефано и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Пропустил меня вперед и вышел следом.

Я уже сидела рядом с ним в машине, когда из мастерской выбежала Лила. Она была в бешенстве:

— Ты что, думаешь, мой отец идиот? И брат идиот?

— Что ты имеешь в виду?

— Если ты вздумал перед нами паясничать, то не на тех напал.

— Ты меня обижаешь. Я не Марчелло Солара.

— А кто ты?

— Я коммерсант. Такой обуви, какую ты нарисовала, еще никто никогда не делал. Я не только про ботинки, я про все твои модели.

— И что теперь?

— А теперь дай мне подумать. Увидимся через три дня.

Лила смотрела на него не отрываясь, будто пыталась разгадать, что у него на уме, и не отходила от машины. Наконец она — у меня ни за что не хватило бы смелости сказать что-то в этом роде — произнесла:

— Ну смотри. Марчелло уже пытался меня купить. Но я не продаюсь.

Стефано уставился на нее долгим взглядом.

— Я не потрачу ни одной лиры, если не уверен, что она принесет мне сто.

Он завел машину, и мы уехали. У меня исчезли последние сомнения: прогулка на машине была нужна им, чтобы заключить своего рода сделку, ставшую итогом многих встреч и переговоров. Я тихо сказала по-итальянски:

— Стефано, пожалуйста, высади меня на углу. Если мать увидит меня с тобой в автомобиле, мне влетит.

38

За сентябрь жизнь Лилы решительно изменилась. Счастливой она не стала, но стала другой. Что до меня, то я вернулась с Искьи, влюбленная в Нино и оскверненная губами и руками его отца, в полной уверенности, что буду плакать день и ночь из-за того, что счастье у меня в душе мешается с ужасом. Но я ошибалась: приключения лета моментально потускнели, а воспоминания о наших встречах с Нино и даже отвращение к усам его отца отодвинулись куда-то в глубь сознания. Все затмили события, связанные с Лилой.