Моя история русской литературы

В чем тут дело? Я думаю, что писателю и режиссеру всегда лучше обращаться к обычной жизни, к образам простых обывателей, далеких от культуры, так как любая творческая личность — это уже как бы однажды обработанный материал, так как образ каждого писателя уже сложился и запечатлелся в сознании людей задолго до того, как кто-нибудь решил снять о нем фильм или состряпать книгу. В общем, писать о писателях и снимать о них фильмы — это все равно, что ювелиру браться за обработку уже отшлифованного алмаза или же портнихе заново перешивать уже готовое платье. Все-таки лучше купить кусок нового материала, чтобы не мучиться… Достоевскому, правда, как-то удалось втиснуть Тургенева в свой роман «Бесы», и вполне удачно, хотя к тому времени тот уж точно был отшлифованным и по-своему совершенным бриллиантом. Но такая удача — редкое исключение!

Другое дело — историк литературы! Он просто вынужден обращаться к образам писателей! В противном случае, об истории чего вообще можно говорить?! Не жизни ведь, в конце концов? Такой истории, по-моему, и вовсе не существует. История жизни — это уже, наверное, и есть литература или что-то вроде того… Нет, историку литературы совсем не нужно мучиться над созданием каких-либо законченных образов, заниматься их тщательной доработкой. Главная его задача — объективно констатировать факты, закрепляя и подтверждая тем самым их существование в литературе. И если я вижу, к примеру, что Хлебников — это законченный олигофрен, хотя и сочинявший стихи, то я просто констатирую этот факт. И все! Больше от меня ничего и не требуется! Ну разве что несколько комментариев по этому поводу…

Так или иначе, но продвигаясь все дальше и дальше во времени в своей истории, я отдаю себе отчет в том, что рано или поздно и она, как и все другие, должна закончиться. Но когда? Честно говоря, мне не хотелось бы заранее ограничивать себя какими-то строгими временными рамками. Думаю, что моя история русской литературы постепенно как-то сама сойдет на нет. Например, наступит такой момент, когда я вдруг почувствую, что — все, кругом больше нет ни одного человека, которого по тем или иным причинам можно было бы назвать писателем, остались только одни обыватели! Вот тогда, думаю, мне и следует остановиться. Главное, надо быть очень внимательной, чтобы случайно не переступить эту зыбкую, в общем-то, черту, отделяющую историю литературы от литературы…

Меня всегда немного смущало, что в XX веке число поэтов и писателей в России как-то вдруг резко возросло. Не исключено, что именно эта возросшая численность литераторов, в конечном счете, отрицательно сказалась на качестве литературы. Возможно, каждой нации вообще отпущено свыше какое-то определенное количество духовной энергии, и если поэтов, писателей и художников вдруг становится слишком много, то эта энергия дробится на всех, то есть на более мелкие «порции». Вот и получается, что в девятнадцатом веке произрастали разрозненные, одинокие, но довольно крупные дубы и сосны, вроде Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Тютчева или Фета… А в двадцатом — в литературе расцвели уже целые заросли кустарников в виде разных объединений символистов, акмеистов, футуристов, имажинистов и т. п. А дальше хуже: почва, на которой они все произрастали — и дубы, и кустарники, — постепенно сильно истощилась, и растения еще более измельчали, можно сказать… Как ни крути, а так оно и выходит! Сама реальность об этом свидетельствует!

Невозможно не заметить, например, что даже Блок, в сущности, был не совсем самостоятельным поэтом-творцом, а уже, в определенном смысле, и актером-исполнителем, хотя и выделявшимся в многочисленной труппе своих коллег, но все равно нуждавшимся в режиссерских наставлениях теоретика типа Вячеслава Иванова. И это действительно так, потому что без этих «установок» очень многое в стихах Блока сегодня, вероятно, было бы совсем непонятно. И вот этот едва заметный сдвиг в русской культуре начала XX века, тоже, на мой взгляд, имел достаточно серьезные последствия для ее дальнейшего развития…

Что касается количества писателей, и особенно поэтов, сегодня, то оно просто пугает. Это уже не деревья или там кустарники, и даже не трава, а настоящая саранча — я имею в виду прежде всего их численность. Стоит мне только мысленно представить себе, сколько сегодня поэтов… Какие-то пугающие тучи саранчи!.. Впрочем, на самом деле, возможно, не так уж все и страшно! Во всяком случае, лично я постепенно научилась чувствовать себя совершенно отдельно от этой массы, точнее, стала просто воспринимать ее, как часть жизни, уже ничем не отличающуюся от других ее проявлений (политики, экономики и т. п.), к тому же, по моим наблюдениям, у современных писателей начисто атрофировался такой необходимый отличительный атрибут этой профессии, как собственная творческая воля. Они теперь уже даже не актеры, а просто какие-то куклы-марионетки в руках все тех же политиков, банкиров и издателей…