Моя история русской литературы

Напротив, я нисколько не сомневаюсь, что Виснапуу является тончайшим и проникновеннейшим поэтом, раз уж его взялся переводить сам Северянин! Меня, скорее, смущают явные пробелы в собственном образовании. Почему я никогда не слышала эту фамилию? И вообще, что я знаю об Эстонии, кроме того, что это родина Георга Отса, Йака Йоллы и Тыниса Мягги? Я не уверена даже, что правильно пишу все эти фамилии. Зато в моей голове постоянно вертятся какие-то фантастические грузинские имена, вроде Галактиона Табидзе или же Ираклия Абашидзе, не говоря уже о Важа Пшавеле и Шота Руставели. Еще бы! «Витязь в тигровой шкуре» — это чуть ли не более значительное произведение, чем «Слово о полку Игореве»! Так, во всяком случае, мне внушали с детства, и имена этих поэтов я хорошо запомнила, хотя ничего внятного, вышедшего из-под их пера, мне никогда не попадалось, несмотря на то, что их очень интенсивно переводили на русский Пастернак и, кажется, Заболоцкий. И тот, и другой, судя по всему, были в полном восторге от грузинской поэзии, но, тем не менее, эта их любовь как-то мне не передалась. Однако до самого последнего времени я все равно пребывала в убеждении, что население Грузии на девяносто девять процентов состоит из беззаботных веселых интеллектуалов, привыкших коротать время за бокалом хорошего вина и упражнениями в версификации. Тогда как в соседней с Петербургом Эстонии обитают, может быть, внешне и очень вежливые, но чрезвычайно тупые «чухонцы»… А что же мы видим теперь? К чему все пришло?!

Грузия, как оказалось, поголовно населена вовсе не интеллектуалами, а «ворами в законе» и беглыми преступниками, начисто лишенными какого бы то ни было обаяния и веселости. И чего же от них ждать? Разве что, в ближайшее время в Тбилиси, того и гляди, снесут памятник Грибоедову, если только там таковой имеется. Более того, у меня теперь появилось сильное подозрение, что и «Витязь в тигровой шкуре» — это не просто точно такое же фуфло, как «Слово о полку Игореве», а нечто, чего титанические усилия Заболоцкого и Кo, переводивших этого «Витязя», так и не смогли донести до русского слуха и глаза. Об этом «нечто» сегодня можно только догадываться… Хотя и «Слово» тоже ни один нормальный человек никогда не сможет осилить, даже если он и привык с детства очень гордиться этим «шедевром».

Ну а в Эстонии, по крайней мере, есть знаменитый Тартусский университет, отчего там почти каждый второй является если и не его профессором, то хотя бы выпускником. Ведь Эстония — совсем небольшая страна, поэтому в процентном отношении, наверняка, так примерно и выходит: каждый второй… Там любят и ценят Северянина, как переводчика никому неведомого в России загадочного Хенрика Виснапуу. И наконец, насколько мне известно, мои книги на полках крупнейшего в Таллинне книжного магазина стоят на самом видном месте рядом с объемистым научным трудом про того же Северянина…

И о чем все это говорит? Надо бы, пожалуй, внести хоть какую-то ясность во все эти мои беспорядочные наблюдения и рассуждения, а то мне и самой начинает казаться, что я в них окончательно запуталась. Даже не знаю, что из всего этого следует… Хорошо бы мне научиться до конца додумывать свои мысли и быть повнимательней к мелочам — это два моих самых главных недостатка!.. В общем-то, ничего особенного не следует, приходится это признать…

Впрочем, что касается Северянина, то, как я уже писала, он в конце своей жизни напоминает мне последнего китайского императора, который тоже на закате своих дней вынужден был работать садовником. В конце концов, эти новые факты его биографии только еще больше работают на образ.

Северянин — последний по-настоящему царственный поэт в русской литературе, в своем роде «последний император», свергнутый с трона и вынужденный перебиваться переводами. О, я очень хорошо себе представляю эту картину! Седенький старичок склоняется над томиком Сюлли-Прюдома подобно тому, как император Пу И — над увядающей чайной розой… В лучах заходящего солнца.

Зато Чарская уж точно не занималась переводами! Я даже в энциклопедию заглядывать не стала — скорее всего, ее там вообще нет. Буду отныне во всем равняться исключительно на нее. Больше не на кого!

Глава 38 Поэзия или смерть!

…к тому же, Чарская писала главным образом прозу, а не стихи. И тут, закончив эту фразу, я вдруг поймала себя на мысли: «А в чем, собственно, дело?.. Что случилось с поэзией? Почему она так низко пала сегодня в глазах людей?» Впрочем, я и сама уже как-то констатировала, что поэзия сейчас не просто умерла, а уже успела основательно разложиться. Однако не поспешила ли я со своим заключением?