Моя хирургия. Истории из операционной и не только

А сон об экзамене? Хоть это был и не настоящий кошмар, но видеть его было до крайности неприятно — тем более что он повторялся с завидной регулярностью. Мне во сне сообщали, что завтра высочайшая комиссия будет экзаменовать меня по хирургии; и я с ужасом понимал, что пропал: ведь завтра всем станет ясно, что я ровным счетом ничего не знаю, не смыслю и ничего не умею…

Но бог с ними, кошмарами: всех не расскажешь. Тем более что в пересказе градус переживаний заметно снижается: как будто ночные видения выдыхаются и остывают на свету дня и под критическим взглядом рассудка. Поговорим лучше о тех переходах из яви в сон и обратно, что каждый хирург совершает дежурной ночью. Говоря строго, дежурство в скоропомощной больнице официально именуется «дежурством без права сна». Но несмотря на это лишение прав (совершенно, надо сказать, бесчеловечное: известно, что среди множества пыток, изобретенных злым гением человека, одной из самых изощренных является именно лишение сна — люди от этого быстро сходят с ума), почти каждый хирург в течение ночи хоть ненадолго, но смыкает глаза. Хотя, опять-таки, каждый, кому приходилось дежурить, хорошо знает, что легче не спать вовсе, чем несколько раз за ночь заснуть и проснуться и снова проделать этот мучительный путь — из сонных глубин всплыть на поверхность сознания. Но трудно, когда ты вернулся из операционной в три часа ночи, устоять перед искушением завалиться на старый диван в ординаторской — порой даже не постелив простыню и забыв про одеяло. Кажется, в тот самый миг, когда ты переведешь тело в горизонтальное положение, ты и отключишься: словно кто-то невидимый повернет в твоей голове выключатель рассудка, и ты тут же исчезнешь из мира.

Да, так бывало — но далеко не всегда. Иногда, особенно если операция была непростой, ты, даже рухнув на долгожданный диван, все еще мысленно продолжал оперировать. В глубине раны хлюпала кровь, отсос гудел судорожными рывками (его трубка то и дело забивалась обрывками жира и сгустками крови), а лампа съезжала в сторону, и операционное поле темнело. Ты беззвучно кричал: «Да поправьте же кто-нибудь свет!» — и диск лампы возвращался на место. Но скоро опять в глубине раны все темнело и расплывалось; впрочем, ты уже был не в силах понять, что виновата в убыли света не лампа, а сон — который наконец-то одолевал тебя…

Сколько длился твой сон, сказать трудно: ты мог пролежать в забытьи целый час — или всего пять минут. Но вот телефонный звонок безжалостно рвал темноту. Интересно, что тело отзывалось на звонок раньше, чем просыпалось сознание: ты уже сидел на диване и нашаривал ногами сандалии — но еще не вполне понимал, что случилось.

В этот момент совершался мучительный переход из глубин забытья — в ночь, что тебя окружала. Эта ночь была бесконечно к тебе равнодушна — но в то же самое время взывала к тебе (телефон продолжал надрываться) и чего-то ждала от тебя. Пожалуй, вот это и было самым трудным во время дежурства: напрячься, встать и сделать шаг навстречу темноте. Что за сила тебя изгоняла из сна в тот ночной мир, которому (в этом ты был убежден) ты нисколько не нужен — но который при этом не может без тебя обойтись? Ты никогда не испытывал столь же острой, глубокой тоски, как в тот момент, с телефонною трубкой в руке, в бледном свете ночного окна, когда твой безжизненный голос сипло произносил: «Да, что там? Хорошо, сейчас буду…»

И такие «качели» чуть не каждую ночь раскачивают дежурного доктора — то унося его в сонное забытье, то возвращая в грубую явь. Думаю, именно эти «качели» — причина того, что хирурги в старости (если, конечно, они до нее доживают) так часто страдают бессонницей. Ведь наши сны — некий покров, что ночами скрывает от нас суматошное копошенье реальности. Но если этот покров то ненадолго набрасывать на себя, то резко сдергивать, чтобы вскоре снова пытаться прикрыть им свои ум и душу, — и делать так не одну-две ночи, а многие сотни и тысячи бесконечных дежурных ночей, — то ткань наших снов неизбежно износится и прохудится. И утешеньем хирургу — тому старику, что лежит в одинокой постели, коротая бессонную ночь, — будет лишь то, что эта бездонная и бесконечная ночь (что некогда выпила все его силы) больше не позовет его ни в приемное отделение, ни в операционную.

Спина

Сколько ни пой гимнов рукам, но спина — часть тела, не менее важная для хирурга. Страдает и терпит, во всяком случае, она куда больше. И если руки хирурга, как правило, сохраняются лучше и кажутся много моложе, чем он сам, — то спина, увы, старится раньше, чем хирург в целом. Обратите внимание на характерную сутулость хирургов — на то, как нередко покаты их плечи и согнуты спины, как они словно придавлены грузом тех лет, что пришлось отстоять за операционным столом. А для меня спина — это еще и то, что превратило меня из доктора, оперирующего других, в пациента и дважды уложило на хирургический стол.