Моя крайность

О каком отцовстве она толкует? С момента нашей близости проходит чуть меньше недели. Не нужно быть супер прошаренным, чтобы понимать что узнать о беременности спустя такой короткий срок — невозможно, даже если она и случилась в тот самый первый раз, когда я забыл напрочь о средствах контрацепции. В Маргошины экстрасенсорные способности верится ещё меньше, чисто интуитивно почувствовать себя в положение — из разряда фантастики.

— Это шутка такая? — забрав из её рук, только что подаренный букет, которому грозит преждевременно лишиться всех листьев и лепестков, откладываю его на стол, от греха подальше. Хорошо все таки, что Марго не любит розы, получить ими по лицу куда болезненнее, а видимо такие мысли бродили в симпатичной головке. — Маргош?! — крепко обхватив тонкие запястья, без особого нажима, но с определённым напором тяну к себе. Маргарита нехотя встаёт напротив меня и не пытаясь сделать шаг мне навстречу. — Давай не будем накалять обстановку и переживать из-за того, что пока нам неизвестно на все сто. Хотя … малыш это здорово, — тянусь за поцелуем. Ранее подобные мысли свели бы меня с ума, а сейчас они усиленно разжигают удовольствие от одного лишь представления, каково это держать собственного ребенка на руках. — Мелкая копия, сделанная с любовью, — с придыханием выплескиваю зародившиеся во мне эмоции.

— Запомни эти слова, они тебе в скором времени понадобятся, — активно трясет руками, смахивая с себя мои ладони, которыми я упрямо обхватываю запястья, чувствуя как под кожей беснуется ее пульс от напряжения. — Будешь Лесе рассказывать свои ванильные мечты, — абсолютно не восторженно с заметной долей зависти в голосе, выдыхает Марго.

— Она-то тут причем?

Адекватность восприятия покидает меня совсем ненадолго, но и этой короткой заминки хватает, чтобы дать Маргарите хорошую фору, которой она немедля воспользовавшись, отскакивает к окну, повернувшись ко мне спиной. Хрупкие плечи вздрагиваю от беззвучного плача, вводя меня в состояние глубокого замешательства, полностью блокируя здравый смысл.

— Малая, тебе что-то Леська наплела? — слабый кивок, почти незаметный, и мне кажется я его замечаю в сумраке чисто интуитивно. — Я с ней всегда предохранялся. Я знаю, что тебе больно это слышать, но из песни слов не выкинешь, — не смею даже коснуться её. Её передёргивает от одних лишь оправдательных фраз, с прикосновениями стоит пока повременить.

Даю время чуть остыть, выплакаться, возможно оформить эту сумбурную новость в некий понятный конструктивный диалог.

— Защита ведь не даёт стопроцентной гарантии.

— С чего ты взяла, что она беременна? — срываюсь, разворачивая Марго к себе лицом, не желая говорить с ее спиной. — На слово ей поверила?

— Нет, я видела тест.

— Может быть, Леська ещё и пописала на него при тебе? Слушай, ты знаешь её не хуже меня. Леськино вранье особый вид искусства, но брать таким образом на понт не надо, это наказуемо и карается уже не этими законами, а где-то там, чуть повыше. Хочет от меня отдачи, значит пойдёт со мной в клинику. А нет… сама будет тянуть лямку.

— Ты не можешь её бросить, а я не могу продолжать делать вид, что ты тут не при чем и костью в горле… тоже не хочу быть.

— Даже если ты сейчас решишь поиграть в благородную девочку и отступишь, ради вруньи, которая спекулирует на твоей доверчивости то ли своей выдуманной беременностью, то ли залетом не от меня, — начинаю нервничать, а вернее впитывать негатив, витающий вокруг. — Я не стану жить с Лесей, не под каким предлогом.

Я могу быть папой и не откажусь помогать, если это понадобится. Но мужем для нелюбимой женщины не буду, никогда… даже ради ребёнка. Создавать видимость — это мимо меня.

— Ты не знаешь, что такое жить без отца, не знаешь. Поэтому не смей так поступать.

Я, задохнувшись от упрека, кинутого в меня так зло, словно физически ударив под дых, на какое-то мгновение теряю дар речи.

— Знаю… очень даже хорошо знаю, — парирую жестко, как только нахожу в себе силы. Вся кровь приливает к голове, сконцентрировавшись в висках острой пульсирующей болью. Ещё чуть-чуть и меня хватит удар.

— Конечно. Вот только твои "знаю" все заперты в твоей больной голове и ты туда никого не пускаешь, — решительность моей собеседницы сметает с нас обоих последние остатки спокойствия, словно сошедшей с гор лавиной.

— Да потому-что я не хочу чтобы меня лечили, или жалели, или упрекали. Нет у меня примера, как надо правильно жить, — цежу сквозь зубы, из последних сил удерживая себя в рамках цивилизованности. — Мой отец бросил мать ради молодой любовницы, а нас с Алькой перепилил пополам, как фокусник цирковой реквизит. Бабе — дочь, мужику — сына. Но когда я отказался с ним уехать, то был лишён всего. Денег, связей, заводов и пароходов. Он надеялся меня сломать, а в итоге переломал всех. Так что не надо мне вещать, каково это быть без отца.