Моя купель

После войны, окончив десятилетку, она стала работать телятницей, хотя ей предлагали пост инструктора райкома комсомола. У нее не хватило сил оторваться от удивительно милых и забавных телят, которых они выращивали вдвоем с матерью. Мать в ту пору тяжело заболела. Как оставить телят без пригляда и ухода — все зачахнут, и останется ферма на целый год без прироста...

Так объяснила мне свое решение Ольга Харитоновна. Решила на всю жизнь — и не жалеет об этом. Она по-настоящему счастлива, и в этом я убедился, побывав вместе с ней в телятнике. Меня пустили после того, как помыл руки, сменил ботинки на тапочки, надел белый халат и получил устную инструкцию — как вести себя в этом мире красивых и забавных животных. Губастые, глаза огромные, они, кажется, обрадовались, когда услышали голос Ольги Харитоновны:

— Ну, детки, пора завтракать.

И «детки», увидя ее, как по команде, принялись бодать створки кормушек.

— Сегодня у нас гость, ведите себя как следует, — сказала она. И они, будто понимая человеческую речь, один за другим замотали головой, вроде выражая недовольство: «Не нужен нам здесь посторонний человек, от него пахнет табаком». — Не возмущаться... Здесь мы курить не будем, — попыталась успокоить их Ольга Харитоновна.

— Конечно, — согласился я, сдерживая дыхание.

Но они не успокоились, пока не началось пиршество — подача молока. Телочки, бычки — всего более четырех десятков — уткнули свои губастые мордашки в поилки, теперь для них и мое присутствие не помеха. Ольга Харитоновна шла со мной вдоль ясельных клеток, нащупывала у каждого теленка что-то между ушей, приговаривала:

— У этого аппетит хороший, у этого тоже, и сосед старается. А ты что модничаешь? Расти не хочешь?..

Она обмакнула палец в молоко и поднесла его к губам скучающего теленка. Тот посмотрел ей в глаза и принялся сосать палец.

— Вот так, сосунок, теперь привыкай брать молоко на язык самостоятельно.

И теленок послушался ее — припал губами к молоку.

После завтрака Ольга Харитоновна еще раз прошлась вдоль клеток, погладила каждого теленка, поправила подстилки, и телята принялись укладываться на отдых. Лишь один рыжеватый, с белым пятном на лбу бычок долго не ложился, пялил свои огромные глаза на меня.

— Это Буян. Бодучий будет, — пояснила Ольга Харитоновна.

Бычок помотал головой, набычился, норовя пробить своим лбом решетку клетки, боднуть меня. Однако удар не получился.

— Ах, бесстыдник... Это так ты провожаешь гостей? Нехорошо, нехорошо.

Мы прошли в соседнее отделение телятника — к «младенцам», рожденным, как пояснила Ольга Харитоновна, «без графика, по неплановой привязке». Их всего шесть. Я не осмелился приблизиться к ним, остался в конторке, наблюдая через стеклянную перегородку, как ухаживает за ними Ольга Харитоновна. Каждого обмыла теплой водой, завернула в белые простынки, обсушила и затем стала поить с пальца и через соску свеженадоенным молоком. Делала она все это с материнской заботой, ласково улыбаясь каждому. На ее лице читалось: «Вот мой труд, он не такой уж легкий, но здесь я не устаю и каждый раз радуюсь тому, что помогаю этим, пока еще беспомощным существам встать на ноги».

Сколько в ней доброты, внимательности! Век живи, век учись у добрых людей житейской мудрости и умению поднимать беспомощных на ноги. Это умеет делать дочь фронтовика-сталинградца Ольга Харитоновна Ускова. Ради одной встречи с ней стоило отложить возвращение в Москву на целую неделю.

— Потом, после войны, мне еще раз предлагали работу в райкоме, но я отказалась: мама уже не могла ухаживать за телятами.

— А что случилось с ней? — спросил я Ольгу Харитоновну за семейным столом. Она ответила:

— Захворала, ноги стали отниматься...