Моя Лаура

Они засмеялись разом, и мне пришлось тоже улыбнуться за компанию. Я взял сухую веточку полыни из рук Вована и воткнул ее в трещинку на подоконнике. Пусть стоит здесь, хуже не будет.

– Первую ночь побоишься, а потом перестанешь, – сказал Женек уже вполне серьёзно, – вот увидишь, Серега, тебе здесь понравится. Такого спокойствия ты нигде больше не найдешь.

– Ага… – неуверенно ответил я.

Но все же перед тем, как уйти, Вован подошел ко мне и тихо сказал на ухо:

– Ты это, Серег, если кого вдруг увидишь между могилами, ты это, не бойся. Перекрестись и зажмурься, призрак-то и уйдет – поймет, что ты с ним общаться не хочешь. Крест-то есть на тебе?

– Нету креста, потерял, – я развел руками.

– Это плохо. Крест купи, как в город поедешь, с ним все одно спокойнее живется. Особенно на кладбище.

– Значит, призраки здесь все-таки есть? – насторожившись, спросил я.

– Да нет, конечно! – ободряюще воскликнул Вован, – просто эту “фишку” все кладбищенские сторожа знают. Это такой кладбищенский лайфхак, если говорить по-современному.

После этих слов Вована мне захотелось взять свой рюкзак и уйти с кладбища. Но идти было некуда, разве что снова в парк на жесткую скамейку. Я взял сигарету и ожесточенно сжал ее зубами. Нет, назад дороги нет.

***

Когда копальщики ушли на остановку ждать последний автобус, идущий в город, я, наконец, остался один. На душе было неспокойно. Наверное, всему виной были дурацкие шуточки. На улице все сильнее сгущались влажные летние сумерки, и было тихо, только в траве без конца трещали кузнечики, да высоко в сосновых кронах пели птицы.

Сначала я лежал на диване и смотрел какую-то комедию по телевизору, но потом мою голову заполнили мысли. Правильно ли я поступил, согласившись на эту работу? Смогу ли спокойно жить тут? Не сойду ли с ума от одиночества и этой странной тишины вокруг? Я встал, подошел к столу, налил себе полную рюмку водки и выпил ее залпом, сморщившись от едкой горечи. Легче не стало, только перед глазами все начало плавно кружиться. Все-таки, эта рюмка была лишней.

Я решил выйти из сторожки, подышать воздухом, освежиться. Стоя на крыльце, я пошатывался и смотрел, задрав голову, в звёздное небо. Ковш большой медведицы плавно кружился надо мной, и меня мутило от этого. А потом мне вдруг послышалось, что где-то рядом, между соснами, кто-то плачет. Я вздрогнул и стал всматриваться в темноту. Кто может плакать ночью на кладбище? Может, это такой розыгрыш? Может, мои новые друзья-копальщики не уехали, а решили устроить мне обряд посвящения в кладбищенские сторожи?

– Эй, кто здесь? – крикнул я в темноту и пьяно икнул.

Плач тут же стих. Странно, может, это мне послышалось? Может, просто какая-то птица пела в ветвях деревьев? Коростель, там, или сова? На этом мои познания в орнитологии заканчивались. На всякий случай, я прокричал в темноту:

– Вован, Женек! Если это вы, черти, то я вам задам с утра трепку, мало не покажется! Я ведь только пьяный добрый. А трезвый я злой…

Ответа не последовало, наоборот, вокруг наступила зловещая тишина. Кресты, памятники и пухлые холмы могил покачивались из стороны в сторону. Или, возможно, это я сам качался. Вспомнив наставление Вована, я перекрестился и крепко зажмурился.

– Идите вы все… Призраки-призраки! Какие еще призраки? Не существует никаких призраков! Есть только трупы, которые медленно гниют в могилах. Вот их-то я и сторожу.

Я вошел обратно в сторожку и лег на диван, не раздеваясь. Потом убавил звук на телевизоре, подошел к окну, прислушался – на улице было тихо.

– Да, конечно, послышалось! – усмехнулся я.

Я провел такую проверку еще несколько раз, и, в конце концов, тревога отступила, и скучное кино для полуночников усыпило меня. Вскоре я уснул, огласив маленькую сторожку своим громким, раскатистым храпом.

***

Следующие несколько дней я осваивался, осматривал территорию кладбища, изучал незамысловатую документацию, доставшуюся мне от предыдущего сторожа и наблюдал за тем, как хоронят людей – под мой надзор за один только день прибавилось несколько стариков, благополучно доживших свой век, мужчина лет сорока, скончавшийся от продолжительной болезни и ребенок, утонувший в реке.

Похороны выбили меня из колеи. Я пребывал в угнетенном состоянии. Особенно больно было смотреть на ребенка, лежащего в маленьком гробу. У него было спокойное, белое лицо, на котором застыло невероятно мудрое выражение. Как будто за свои прожитые пять лет этот маленький мальчик познал весь смысл земного существования. Я смотрел в детское личико, и мне хотелось выть вместе с безутешной матерью от несправедливости жизни. Мне вспомнились мои собственные дети. Они были живы, но я их тоже, в каком-то смысле, навсегда потерял. В тот вечер я снова потянулся за бутылкой водки.

– Оказывается, не такая уж простая эта работенка, – пожаловался я Женьку, наливая две полные рюмки – ему и себе.