Моя летопись. Воспоминания

Он вдруг остановился, огляделся и шепотом спросил:

– А может, вам нужна валюта?

– Нет. Зачем?

– А для Константинополя.

– Я не собираюсь уезжать.

– Не собираетесь?

Он подозрительно посмотрел на меня.

– Не собираетесь? Ну, пусть будет так. Пусть будет, что не собираетесь.

Чувствовалось, что не верит.

– Разве кто-нибудь сказал вам, что я еду в Константинополь?

Гуськин ответил загадочно:

– А разве нужно, чтобы еще говорили? Хэ!

Ничего не понимаю. Смотрю на сизого Гуськина, на яростно улыбающихся негров, на нетерпеливые хвостики осликов. Может быть, эти черные лики повернули мечту Гуськина к Стамбулу? Странно все это…

15

Быстро, словно испуганные, побежали дни.

Сколько их? Совсем немного – три-четыре? Может быть, шесть? Не помню.

Но вот будят меня утром топот, голоса, хлопанье дверей.

Встаю.

Странная картина: тащат по коридору сундуки, чемоданы, картонки, узлы. Беготня, суета. Двери раскрыты настежь. На полу всюду клочья бумаги, веревки.

Выселяют их всех, что ли? Ну да там видно будет.

В вестибюле навален всякий багаж. Суетятся озабоченные люди, шепчутся, суют друг другу деньги, толкуют о каких-то пропусках. И все это в страшном волнении. Красные, глаза выпучены, руки расставлены, котелки на затылке.

Вероятно, «штабы» приезжают. Не выселили бы и меня.

Вернулась на всякий случай к себе в номер, вынула из шкафа платья, из комода белье. Сунула в сундук и пошла в редакцию.

Там, наверное, все знают.

На улице совсем уже неожиданное зрелище: бегут черные рожи, гонят ослов. Только теперь повернуты ослы мордами к берегу, а хвостами к городу. Торопятся черные, колотят ослов палками, и бегут ослы впритруску.

Что это может значить?

Из прачечной выбегает французский солдат с охапкой мокрого белья. За ним две осатанелые прачки:

– Управы на них нету! Стой! Может, чужое забрал…

Через открытую дверь прачечной валит пар и видно, как там французские солдаты вырывают у прачек белье. Крики, вопли. И господин в котелке копошится там же.

Что это может значить? Завоевывают прачек?

Одесские прачки действительно бич божий. Что они с нами выделывали! Одна из них не вернула мне ровно полдюжины платков.

– Так я же вас за это удовлетворяю, – с достоинством сказала она.

– Как так?

– Да ведь я же не беру с вас за стирку тех платков, которые я вам не вернула!

Смотрю, у другой прачечной тоже рукопашная.

– Мадам Тэффи!

Оборачиваюсь.

Малознакомая личность. Кажется, кто-то из журналистов. Бежит, запыхавшись.

– Видели картинку? Развели панику! А вы так себе спокойно прогуливаетесь! Разве уже закончили все сборы?

– Сборы? Куда?

– Куда? В Константинополь.

Чего они меня все гонят в Константинополь?

Но он уже убежал, размахивая руками, утирая лоб.

В чем дело?

Вчера еще заходили ко мне друзья и знакомые. Никто мне ничего о Константинополе не говорил. Эвакуация, что ли? Но разве это бывает так вдруг, мгновенно?

В редакции полная растерянность.

– Что случилось?

– Как «что случилось»? Французские войска бросили город, вот что случилось. Надо удирать.

Вот он, Константинополь-то!

Катились мы все с севера, вниз по карте. Сначала думали, что посидим в Киеве да и по домам. Я еще дразнила братьев-писателей: «Что! Довел нас язык до Киева?»

Погнало нас вниз, прибило к морю, теперь, значит, надо вплавь. Но куда?

Слышу проекты.

«Наше слово» наймет большую шхуну, нагрузит в нее ротационную машину и типографскую бумагу, заберет всех сотрудников и двинет на всех парусах в Новороссийск.

Говорили и сами себе не верили.

– А вы куда едете? – спросили у меня.

– Да ровно никуда. Остаюсь в Одессе.

– Да вас повесят.

– Это действительно будет очень скучно. Но куда же мне деваться?

– Хлопочите скорее о пропуске на какой-нибудь пароход.

«Хлопотать» я абсолютно не умела.

В одной из редакционных комнат сидел на подоконнике А.Р. Купель, бледный, лохматый, и разговаривал сам с собой:

– Куда идти? Раз они уже здесь, раз никто защитить не может… Может быть, у них сила? У них право?

Я подошла к нему, но он даже не заметил меня и продолжал говорить сам с собой.

Надо все-таки что-нибудь предпринять, если действительно все уезжают. Что же я буду делать одна?

Вот теперь как раз кстати вспомнить о преданных душах, которые месяц тому назад со слезами восторга, «которых они не стыдились», вопили, что в случае эвакуации Одессы я первая войду на пароход.

Позвонила по телефону к адвокату А. Ответила его дочь:

– Папы нет дома.

– Вы уезжаете?

– Н-нет, ничего не известно. Я ничего не знаю.

Позвонила к Б.

Ответила квартирная хозяйка:

– Уехали. Все уехали.

– Куда?

– На пароход. У них давно были пропуски от французов.

– А! Вот как! Значит, давно…

Б. тоже клялись и умилялись…

Хотела повидать кое-кого из литературных друзей, но почему-то часть города была оцеплена солдатами. Почему – никто не знал. Вообще никто ничего не знал.

– Отчего уходят французские войска?

– Получена тайная телеграмма из Франции. Там революция, там утвердились коммунисты, и, значит, войска против большевиков сражаться не могут.

Во Франции революция? Что за галиматья!

– Нет, – догадался кто-то. – Они не уходят, а только делают вид, что уходят. Чтобы обмануть большевиков.